Торговец оружием хью лори. Хью лори торговец пушками

"Торговец пушками" - иронический боевик, главный герой которого представляет собой нечто среднее между великосветским шалопаем Берти Вустером и Джеймсом Бондом. Томас Лэнг - бывший офицер, никогда не относившийся к жизни серьезно. Он давно уже в отставке и на жизнь зарабатывает случайными заработками в виде охраны каких-нибудь важных персон.

Беда Томаса в том, что он не любит убивать людей, другая беда Томаса - честность, а в мире наемных убийц и торговцев оружием честность и гуманность не в ходу. Но именно в этот мир злодейка-судьба забрасывает героя. Однажды ему предлагают переквалифицироваться в киллера. Томас пытается предупредить свою потенциальную жертву и оказывается в центре международных интриг. Книга Хью Лори - это вовсе не обычный, пусть и иронический боевик, с погонями, выстрелами и всемирным заговором. Главное в книге - дуэли словесные. "Торговец пушками" - из тех книг, которые так и хочется растащить на цитаты. Хью Лори так виртуозен и ироничен в своих шутках, что следить за ними даже интереснее, чем за развитием сюжета. При этом все его шутки очень тесно сплетены с сюжетными ходами. Любая неожиданность или незначительная деталь, вскользь брошенное замечание отзовется через какое-то количество страниц.

"Торговец пушками" остросюжетен, не скучен и плюс к тому актуален. Главная его тема - терроризм, и проблемы терроризма трактуются Хью Лори с английской иронией. По его мнению, в террористах заинтересованы прежде всего торговцы оружием. Поэтому они сами устраивают теракты, чтобы с блеском продемонстрировать новые способы и новое вооружение.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Торговец пушками" Хью Лори бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Посвящается моему отцу

Я глубоко признателен Стивену Фраю, писателю и актеру, за его комментарии; Ким Харрис и Саре Уильямс – за всепоглощающе тонкий вкус и большой ум; моему литературному агенту Энтони Гоффу – за его безграничную поддержку; моему театральному агенту Лорен Гамильтон – за то, что была не против, чтобы у меня имелся еще и литературный агент, а также моей жене Джо – за все то, из чего можно создать книгу, куда как подлиннее этой.

Я встретил утром человека, И умирать он не желал.

П. С. Стюарт

Представьте, что вам нужно сломать кому-то руку.

Левую или правую – неважно. Главное – сломать, потому что, не сломай вы ее… ну, в общем, это тоже неважно. Скажем, не сломай вы ее – и случится что-то очень нехорошее.

Вопрос в следующем: как ломать? Быстро – хрясь, ой, простите, дайте-ка я помогу вам наложить временную шину – или растянуть дело минут эдак на восемь – по чуть-чуть, едва заметно наращивая нажим, пока боль не превратится в нечто розово-бледное, остро-тупое и в целом такое невыносимое, что хоть волком вой?

Вот-вот. Совершенно верно. Самый правильный, точнее, единственно правильный ответ: покончить с этой бодягой как можно скорее. Ломаешь руку, хлопаешь рюмашку – и ты снова добропорядочный гражданин. Другого ответа и быть не может.

Разве что.

Разве что разве что разве что…

Что, если ненавидеть человека по ту сторону руки? В смысле, по-настоящему, страшно ненавидеть?

Вот что мне сейчас требовалось обдумать.

Я говорю «сейчас», но имею в виду «тогда»: в тот момент, что я сейчас описываю. За крошечную – и еще какую, мать ее, крошечную – долю секунды до того, как кисть доползет до затылка, а левая плечевая кость разломится как минимум на два, а то и больше, едва цепляющихся друг за друга куска.

Видите ли, рука, о которой идет речь, моя. Не какая-нибудь там абстрактная, философская рука. Кость, кожа, волоски, белый шрамик на локте – память о встрече с раскаленным обогревателем в гейтсхиллской начальной школе, – все это принадлежит не кому-нибудь, а мне. И теперь близится тот миг, когда стоит задуматься: а вдруг человек, что стоит у меня за спиной и с почти сексуальной нежностью тянет мою руку все выше и выше вдоль позвоночника, – вдруг он ненавидит меня?

И он возится уже вечность.

Фамилия его была Райнер. Имя – неведомо. По крайней мере, мне, а значит, и вам, скорее всего, тоже. Полагаю, кто-то где-то наверняка знает его имя: ведь кто-то же крестил его этим именем, звал этим именем к завтраку, учил писать его по буквам; а кто-то другой наверняка выкрикивал это имя в пивнушке, предлагая выпить; или нашептывал во время секса; или вписывал в соответствующую графу страхового полиса. Я знаю – все это когда-то обязательно было. Просто трудно сейчас это представить себе – вот и все.

Райнер, как я прикидывал, был лет на десять постарше меня. Что вполне нормально. И ничего плохого в том нет. На свете полно людей старше меня на десять лет, с кем у меня сложились добрые и теплые отношения, без намека на выламывание рук. Да и вообще, все, кто старше меня на десять лет, в большинстве своем люди просто замечательные. Но Райнер, ко всему прочему, был еще и на три дюйма выше, фунтов на шестьдесят тяжелее и, по меньшей мере, на восемь – не знаю, чем там меряют свирепость, – единиц свирепее меня. Он был безобразнее автостоянки: огромный, безволосый череп с множеством бугров и впадин, словно воздушный шар, под завязку набитый гаечными ключами; а приплюснутый боксерский нос – видимо, вбитый когда-то в физиономию хорошим ударом левой руки, а может, и левой ноги – расплывался эдакой кривобокой дельтой под ухабистым берегом лба.

Боже правый, что это был за лоб! Кирпичи, ножи, бутылки и прочие убедительные аргументы в свое время, похоже, не раз отскакивали от этой массивной фронтальной плоскости, не причинив ей никакого вреда, за исключением, разве что, нескольких крошечных зарубок промеж глубоких, изрядно разнесенных друг от друга рытвин-пор. Мне кажется, это были самые глубокие поры из тех, что мне когда-либо доводилось видеть на человеческой коже, так что я даже поймал себя на воспоминании о городском поле для гольфа, которое видел в местечке Далбитти на исходе долгого засушливого лета 76-го.

Обойдя фасад, мы обнаруживаем, что уши Райнеру некогда откусили, а затем сплюнули обратно на череп, поскольку левое определенно прилепилось вверх тормашками, или шиворот-навыворот, или как-то еще, поскольку приходилось долго и пристально вглядываться, прежде чем сообразить: ой, да это же ухо.

И вдобавок ко всему, – если до вас до сих пор не дошло, – Райнер был одет в черную кожаную куртку, поверх черной же водолазки.

Но до вас, разумеется, дошло. Даже закутайся Райнер с ног до головы в струящиеся шелка и заткни он за каждое ухо по орхидее, любой прохожий без разговоров вручил бы ему всю свою наличность, даже не задумавшись, а должен ли он ему.

Так уж получилось, что я-то ему точно ничего не должен. Райнер принадлежал к тому узкому кругу людей, которым я не должен вообще ничего, и будь отношения между нами хоть чуточку потеплее, я, возможно, и посоветовал бы Райнеру и его немногочисленным собратьям обзавестись особыми заколками для галстуков – в знак почетного членства.

Но, как я уже упомянул, отношения у нас складывались не слишком теплые.

Клифф, мой однорукий инструктор по рукопашному бою (да-да, знаю – с одной рукой учить этой самой рукопашности совсем не с руки, но в жизни случается еще и не такое), как-то сказал, что боль – это то, что ты делаешь с собой сам. Другие люди проделывают с тобой самые разные вещи – бьют кулаком, колют ножом или пытаются сломать твою руку, – но производство боли целиком на твоей совести. «А потому, – вещал Клифф, когда-то проведший пару недель в Японии и поэтому считавший себя вправе сваливать подобную лабуду в разинутые рты доверчивых учеников, – в ваших силах остановить собственную боль». Три месяца спустя Клифф погиб в пьяной драке от руки пятидесятилетней вдовушки, и, похоже, вряд ли мне представится случай возразить ему. Боль – это событие. Которое происходит с тобой и справляться с которым ты должен в одиночку – любыми доступными тебе способами.

В заслугу мне можно поставить лишь то, что до сих пор я не проронил ни звука.

Нет-нет, о храбрости речи не идет: просто не до звуков мне было. Все это время мы с Райнером в потно-мужском молчании отскакивали от стен и мебели, лишь изредка издавая хрюк-другой – показать, что силенки еще есть. Но теперь, когда оставалось не более пяти секунд до того, как отключусь либо я, либо моя кость, – именно теперь наступал тот самый идеальный момент, когда в игру пора было ввести новый элемент. И ничего лучшего, чем звук, придумать я не смог.

В общем, я глубоко вдохнул через нос, выпрямился так, чтобы оказаться поближе к физиономии Райнера, на миг задержал дыхание и выдал то, что японские мастера боевых искусств именуют «киай» (а вы бы назвали очень громким и противным воплем и, кстати, недалеко ушли бы от истины), то есть вопль типа «какого хрена?!», да еще такой ослепляющей и ошеломляющей силы, что я сам чуть не обделался от страха.

Что же до Райнера, то произведенный эффект оказался в точности таким, каким я его только что разрекламировал: непроизвольно дернувшись вбок, он ослабил хватку буквально на одну двенадцатую секунды. Я же боднул головой назад и изо всех сил врезал затылком прямо ему в морду и ощутил, как его носовой хрящ приноравливается к форме моего черепа и какая-то шелковистая сырость расползается у меня по волосам. После чего лягнул пяткой назад, куда-то в пах, – сначала беспомощно шаркнув по внутренней стороне его ляжки и уж только потом впечатавшись в довольно увесистую гроздь гениталий. И через одну двенадцатую секунды Райнер уже не ломал мне руку, а я вдруг осознал, что насквозь промок от пота.

Часть первая

Я встретил утром человека,

И умирать он не желал.

П. С. Стюарт

Представьте, что вам нужно сломать кому-то руку.

Левую или правую – неважно. Главное – сломать, потому что, не сломай вы ее… ну, в общем, это тоже неважно. Скажем, не сломай вы ее – и случится что-то очень нехорошее.

Вопрос в следующем: как ломать? Быстро – хрясь, ой, простите, дайте-ка я помогу вам наложить временную шину – или растянуть дело минут эдак на восемь – по чуть-чуть, едва заметно наращивая нажим, пока боль не превратится в нечто розово-бледное, остро-тупое и в целом такое невыносимое, что хоть волком вой?

Вот-вот. Совершенно верно. Самый правильный, точнее, единственно правильный ответ: покончить с этой бодягой как можно скорее. Ломаешь руку, хлопаешь рюмашку – и ты снова добропорядочный гражданин. Другого ответа и быть не может.

Разве что.

Разве что разве что разве что…

Что, если ненавидеть человека по ту сторону руки? В смысле, по-настоящему, страшно ненавидеть?

Вот что мне сейчас требовалось обдумать.

Я говорю «сейчас», но имею в виду «тогда»: в тот момент, что я сейчас описываю. За крошечную – и еще какую, мать ее, крошечную – долю секунды до того, как кисть доползет до затылка, а левая плечевая кость разломится как минимум на два, а то и больше, едва цепляющихся друг за друга куска.

Видите ли, рука, о которой идет речь, моя. Не какая-нибудь там абстрактная, философская рука. Кость, кожа, волоски, белый шрамик на локте – память о встрече с раскаленным обогревателем в гейтсхиллской начальной школе, – все это принадлежит не кому-нибудь, а мне. И теперь близится тот миг, когда стоит задуматься: а вдруг человек, что стоит у меня за спиной и с почти сексуальной нежностью тянет мою руку все выше и выше вдоль позвоночника, – вдруг он ненавидит меня?

И он возится уже вечность.

Фамилия его была Райнер. Имя – неведомо. По крайней мере, мне, а значит, и вам, скорее всего, тоже. Полагаю, кто-то где-то наверняка знает его имя: ведь кто-то же крестил его этим именем, звал этим именем к завтраку, учил писать его по буквам; а кто-то другой наверняка выкрикивал это имя в пивнушке, предлагая выпить; или нашептывал во время секса; или вписывал в соответствующую графу страхового полиса. Я знаю – все это когда-то обязательно было. Просто трудно сейчас это представить себе – вот и все.

Райнер, как я прикидывал, был лет на десять постарше меня. Что вполне нормально. И ничего плохого в том нет. На свете полно людей старше меня на десять лет, с кем у меня сложились добрые и теплые отношения, без намека на выламывание рук. Да и вообще, все, кто старше меня на десять лет, в большинстве своем люди просто замечательные. Но Райнер, ко всему прочему, был еще и на три дюйма выше, фунтов на шестьдесят тяжелее и, по меньшей мере, на восемь – не знаю, чем там меряют свирепость, – единиц свирепее меня. Он был безобразнее автостоянки: огромный, безволосый череп с множеством бугров и впадин, словно воздушный шар, под завязку набитый гаечными ключами; а приплюснутый боксерский нос – видимо, вбитый когда-то в физиономию хорошим ударом левой руки, а может, и левой ноги – расплывался эдакой кривобокой дельтой под ухабистым берегом лба.

Боже правый, что это был за лоб! Кирпичи, ножи, бутылки и прочие убедительные аргументы в свое время, похоже, не раз отскакивали от этой массивной фронтальной плоскости, не причинив ей никакого вреда, за исключением, разве что, нескольких крошечных зарубок промеж глубоких, изрядно разнесенных друг от друга рытвин-пор. Мне кажется, это были самые глубокие поры из тех, что мне когда-либо доводилось видеть на человеческой коже, так что я даже поймал себя на воспоминании о городском поле для гольфа, которое видел в местечке Далбитти на исходе долгого засушливого лета 76-го.

Обойдя фасад, мы обнаруживаем, что уши Райнеру некогда откусили, а затем сплюнули обратно на череп, поскольку левое определенно прилепилось вверх тормашками, или шиворот-навыворот, или как-то еще, поскольку приходилось долго и пристально вглядываться, прежде чем сообразить: ой, да это же ухо.

И вдобавок ко всему, – если до вас до сих пор не дошло, – Райнер был одет в черную кожаную куртку, поверх черной же водолазки.

Но до вас, разумеется, дошло. Даже закутайся Райнер с ног до головы в струящиеся шелка и заткни он за каждое ухо по орхидее, любой прохожий без разговоров вручил бы ему всю свою наличность, даже не задумавшись, а должен ли он ему.

Так уж получилось, что я-то ему точно ничего не должен. Райнер принадлежал к тому узкому кругу людей, которым я не должен вообще ничего, и будь отношения между нами хоть чуточку потеплее, я, возможно, и посоветовал бы Райнеру и его немногочисленным собратьям обзавестись особыми заколками для галстуков – в знак почетного членства.

Но, как я уже упомянул, отношения у нас складывались не слишком теплые.

Клифф, мой однорукий инструктор по рукопашному бою (да-да, знаю – с одной рукой учить этой самой рукопашности совсем не с руки, но в жизни случается еще и не такое), как-то сказал, что боль – это то, что ты делаешь с собой сам. Другие люди проделывают с тобой самые разные вещи – бьют кулаком, колют ножом или пытаются сломать твою руку, – но производство боли целиком на твоей совести. «А потому, – вещал Клифф, когда-то проведший пару недель в Японии и поэтому считавший себя вправе сваливать подобную лабуду в разинутые рты доверчивых учеников, – в ваших силах остановить собственную боль». Три месяца спустя Клифф погиб в пьяной драке от руки пятидесятилетней вдовушки, и, похоже, вряд ли мне представится случай возразить ему.

Боль – это событие. Которое происходит с тобой и справляться с которым ты должен в одиночку – любыми доступными тебе способами.

В заслугу мне можно поставить лишь то, что до сих пор я не проронил ни звука.

Нет-нет, о храбрости речи не идет: просто не до звуков мне было. Все это время мы с Райнером в потно-мужском молчании отскакивали от стен и мебели, лишь изредка издавая хрюк-другой – показать, что силенки еще есть. Но теперь, когда оставалось не более пяти секунд до того, как отключусь либо я, либо моя кость, – именно теперь наступал тот самый идеальный момент, когда в игру пора было ввести новый элемент. И ничего лучшего, чем звук, придумать я не смог.

В общем, я глубоко вдохнул через нос, выпрямился так, чтобы оказаться поближе к физиономии Райнера, на миг задержал дыхание и выдал то, что японские мастера боевых искусств именуют «киай» (а вы бы назвали очень громким и противным воплем и, кстати, недалеко ушли бы от истины), то есть вопль типа «какого хрена?!», да еще такой ослепляющей и ошеломляющей силы, что я сам чуть не обделался от страха.

Что же до Райнера, то произведенный эффект оказался в точности каким я его только что разрекламировал: непроизвольно дернувшись вбок, он ослабил хватку буквально на одну двенадцатую секунды. Я же боднул головой назад и изо всех сил врезал затылком прямо ему в морду и ощутил, как его носовой хрящ приноравливается к форме моего черепа и какая-то шелковистая сырость расползается у меня по волосам. После чего лягнул пяткой назад, куда-то в пах, – сначала беспомощно шаркнув по внутренней стороне его ляжки и уж только потом впечатавшись в довольно увесистую гроздь гениталий. И через одну двенадцатую секунды Райнер уже не ломал мне руку, а я вдруг осознал, что насквозь промок от пота.

Отпрянув от противника, я заплясал на цыпочках, словно дряхлый сенбернар, озираясь в поисках хоть какого-нибудь оружия.

Ареной для нашего пятнадцатиминутного турнира служила небольшая, не особо изящно меблированная гостиная в Белгравии. Я бы сказал, что дизайнер по интерьерам потрудился просто отвратительно, – как, впрочем, и заведено у всех дизайнеров по интерьерам, независимо от времени и обстоятельств. Правда, в тот момент его (или ее) склонность к тяжелой ручной клади идеально совпала с моими потребностями. Здоровой рукой я цапнул с каминной полки каменного Будду, обнаружив, что уши маленького засранца – просто отличная рукоять для однорукого бойца вроде меня.

Райнер стоял на коленях и блевал на китайский ковер, что весьма благотворно сказывалось на цветовой гамме последнего. Прицелившись, я собрался с силами и с размаху жахнул задницей Будды в беззащитное место прямо над левым ухом. Звук получился глухим и скучным – именно такие звуки почему-то издает человеческая плоть в момент своего разрушения, – и Райнер рухнул ничком.

Я даже не потрудился проверить, жив ли он. Бессердечно? Да, наверное, но что уж тут поделаешь.

Утирая пот с лица, я прошел в холл. Попытался прислушаться, но даже если изнутри дома или с улицы и доносились какие-то звуки, я бы их все равно не услышал, поскольку сердце долбилось в груди, словно отбойный молоток. А может, на улице и впрямь работал отбойный молоток. Просто я был слишком занят всасыванием огромных, размером с хороший чемодан, порций воздуха, чтобы еще что-то там замечать.

Я открыл входную дверь и сразу ощутил на лице моросящую прохладу. Дождь смешивался с потом, растворяя его, растворяя боль в руке, растворяя все остальное, и я закрыл глаза, отдавшись в его власть. Ничего приятнее я, пожалуй, в жизни не испытывал. «Похоже, та еще жизнь была у бедолаги», – наверняка скажете вы. Но видите ли, контекст для меня – это святое.

Я притворил дверь, сошел на тротуар и закурил. Мало-помалу, ворча и брюзжа, сердце приходило в себя. Дыхание тоже понемногу утихомиривалось. Боль в руке была чудовищной, и я знал, что теперь она не отвяжется несколько дней – если не недель, – но главное, это была не курительная рука.

Вернувшись в дом, я обнаружил Райнера в лужице блевотины – там, где я его и оставил. Он был мертв или тяжко-телесно-поврежден – и то и другое тянуло минимум лет на пять. Даже на все десять, если накинуть срок за плохое поведение. А это, на мой взгляд, было уже совсем некстати.

Видите ли, в тюрьме я уже бывал. Правда, всего три недели и всего лишь в предвариловке, но когда тебе дважды в день приходится играть в шахматы с угрюмо-свирепым болельщиком «Вест Хэм», у которого татуировка «УБЬЮ» на одной руке и «УБЬЮ» на другой, да еще набором шахматных фигур, где не хватает шести пешек, всех ладей и двух слонов, – в общем, ты невольно вдруг начинаешь ценить кое-какие мелочи. Такие, например, как свобода.

Размышляя над этими и прочими аналогичными вещами и постепенно перетекая мыслью к тем жарким странам, где я так до сих пор и не удосужился побывать, я вдруг начал соображать, что звук – легкий, поскрипывающий, шаркающий, царапающий звук – исходит вовсе не из моего сердца. И не из легких, и не из какой-либо иной части моего ноющего тела. Этот звук явно шел откуда-то извне.

Кто-то – или что-то – предпринимал(-о) абсолютно бесполезную попытку неслышно спуститься по лестнице.

Поставив Будду на место, я сгреб со стола монументально-уродливую алебастровую зажигалку и двинулся к двери – кстати, не менее уродливой. «Как это можно сделать дверь уродливой?» – спросите вы. Ну, придется, конечно, потрудиться, но поверьте: для ведущих дизайнеров по интерьерам сварганить такое – все равно что высморкаться.

Я попытался затаить дыхание, но не смог, так что пришлось ждать шумно. Где-то щелкнул выключатель. Ожидание. Новый щелчок. Открылась дверь, ожидание, дверь закрылась. Стоим спокойно. Думаем.

Проверим-ка в гостиной.

До меня донеслось шуршание одежды, мягкие шаги, и тут я вдруг сообразил, что рука моя уже не сжимает зажигалку, а сам я привалился к стене с чувством, весьма близким к облегчению. Поскольку даже в столь плачевном состоянии я был готов биться об заклад, что близкая драчка вряд ли пахнет духами «Флер де флер» от Нины Риччи.

Она остановилась в дверях, и глаза ее пробежались по комнате. Хотя лампы были выключены, но шторы-то нараспашку, так что уличного света хватало с лихвой.

Я дождался, пока ее взгляд упадет на тело Райнера, и только тогда зажал ей рот.

Мы перебрали весь стандартный набор любезностей, диктуемых Голливудом и высшим светом. Она попыталась закричать и укусить меня за руку; я же велел не шуметь, пообещав, что не сделаю ей больно, если она не будет орать. Она заорала, и я сделал ей больно. В общем, вполне стандартная фигня.

Вскоре она уже сидела на уродливом диване, сжимая в руке полпинты того, что я поначалу принял за бренди, но на поверку оказавшееся кальвадосом, а я стоял у двери, нацепив на лицо наиумнейшую из мин, призванную показать, что со стороны психиатров ко мне не может быть никаких претензий.

Перевернув Райнера на бок, я придал его телу что-то вроде позы выздоравливающего, дабы тот не захлебнулся собственной блевотиной. И вообще чьей-либо еще, если уж на то пошло.

Она захотела встать и проверить, все ли с ним в порядке, – ну, сами знаете, всякие там подушечки, бинтики, разные примочки и прочая дребедень, то есть все, что помогает стороннему наблюдателю почувствовать себя спокойнее. Я велел ей сидеть на месте, сказав, что «скорая» уже в пути, так что лучше пока оставить его в покое.

Ее била мелкая дрожь. Дрожь начиналась с рук, сжимавших бокал, затем поднималась к локтям, оттуда – к плечам, и чем чаще взгляд ее падал на Райнера, тем хуже становилось дело. Конечно, дрожь вряд ли можно назвать необычной реакцией, когда обнаруживаешь мертвеца и блевотину у себя на ковре посреди ночи, но мне совсем не хотелось, чтобы ей стало еще хуже. Прикуривая от алебастровой зажигалки, – вы правы, даже пламя оказалось уродливым – я старался впитать как можно больше информации, прежде чем кальвадос подействует и она начнет задавать вопросы.

Я мог одновременно любоваться тремя вариантами ее лица: в темных очках «Рэй Бэн», на фоне горнолыжного подъемника – на фотографии в серебряной рамке на каминной полке; маячащее рядом с каким-то окном – на огромном и ужасном портрете маслом, выполненном явным недоброжелателем, и, наконец, – бесспорно, самый лучший из вариантов – на диване в десяти футах от меня.

На вид ей было не больше девятнадцати: острые плечи и длинные каштановые волосы, ниспадающие эдакой живенькой волною. Широкие округлые скулы намекали на Восток, но намек немедленно исчезал, стоило вам посмотреть в ее глаза – круглые, большие и светло-серые. Если, конечно, это кому-нибудь интересно. На ней был красный шелковый пеньюар и один изящный шлепанец с причудливой золотистой тесемкой, обвивавшей щиколотку. Я оглядел комнату, но шлепанцева собрата не обнаружил. Возможно, на второй у нее просто не хватило денег.

Она тихонько откашлялась.

– Кто это?

Мне кажется, я знал, что девушка окажется американкой, еще до того как она открыла рот. Слишком здоровый вид, чтобы оказаться кем-то другим. И откуда они все берут такие зубы?

– Опасен?

Мне показалось, что она встревожилась. Да и было отчего. Вероятно, ей – так же, как и мне, – тут же пришла в голову мысль: если Райнер был так опасен, а я его убил, то получается, что я еще опаснее.

– Да, опасен, – подтвердил я, следя за тем, как она прячет взгляд. Ее дрожь вроде как поутихла, что было хорошим признаком. Хотя, может, она просто синхронизировалась с моей и я почти перестал ее замечать.

– А… что он здесь делает? – наконец выдавила девушка. – Что ему было нужно?

– Трудно сказать. – Во всяком случае, мне трудно. – Может, злато-серебро…

Несмотря на шок, котелок у нее, похоже, варил будь здоров.

– Я ударил его потому, что он пытался убить меня. Так уж вышло.

И я постарался улыбнуться, но мое отражение в зеркале над камином сообщило, что трюк не удался.

Ну вот. С ней надо держать ухо востро. Ситуация и так не из приятных, а сейчас может стать и вовсе отвратной.

Я попытался напустить на себя удивленный и, возможно, даже слегка обиженный вид.

– Вы хотите сказать, что не узнаете меня?

– Ха. Странно… Финчам. Джеймс Финчам.

И я протянул ей руку. Она не откликнулась, так что пришлось изображать эдакое небрежное приглаживание волос.

– Это имя, – сказала она. – Но кто вы такой?

– Знакомый вашего отца.

Какое-то мгновение она обдумывала мои слова.

– По работе?

– Вроде как.

– «Вроде как». – Она кивнула. – Вы Джеймс Финчам, вроде как знакомый моего отца по работе, и вы только что убили человека у нас в доме.

Склонив голову набок, я постарался всем своим видом дать понять, что, мол, да, порой мир бывает ужасно сволочной штукой.

– И это все? – снова показала она зубы. – Вся ваша биография?

Я еще раз изобразил лукавую улыбку – с тем же эффектом.

– Погодите-ка, – сказала она резко, словно пораженная какой-то мыслью. – Вы ведь никуда не звонили? Так?

По здравом размышлении, да с учетом всех обстоятельств, ей скорее не девятнадцать, а все двадцать четыре.

– Вы хотите сказать…

Но она не дала мне закончить:

– Я хочу сказать, что никакая «скорая» сюда не едет! Господи.

Поставив бокал на ковер, она вскочила и направилась к телефону.

– Послушайте, – забубнил я, – прежде чем вы совершите какую-нибудь глупость…

Я двинулся в ее сторону, но девушка резко дернулась, и я остановился, не испытывая ни малейшего желания выковыривать осколки телефонной трубки из своего лица в течение ближайших недель.

– Стойте там, где стоите, мистер Джеймс Финчам, – прошипела она. – Это не глупость. Я вызываю «скорую», затем – полицию. Как и принято во всем мире. Сейчас приедут люди с дубинками и увезут вас отсюда. И абсолютно ничего глупого в этом нет.

– Постойте, – сказал я. – Я был с вами не совсем искренним.

Она сузила глаза. Если вы понимаете, что я имею в виду. Сузила горизонтально, а не вертикально. Полагаю, правильнее будет сказать «укоротила», но так ведь никто не говорит.

В общем, она сузила глаза.

– Что, черт возьми, означает это ваше «не совсем искренним»? Вы сказали мне всего лишь две вещи. Получается, одна из них – ложь?

А девица-то, судя по всему, калач тертый. Вне всякого сомнения, меня ждали серьезные неприятности. Хотя, опять же, пока она успела набрать лишь первую девятку.

– Меня зовут Финчам, – быстро сказал я, – и я действительно знаю вашего отца.

– Да? И какая же его любимая марка сигарет?

– «Данхилл».

– Он никогда в жизни не курил.

Да ей все двадцать пять. Или даже тридцать. Я сделал глубокий вдох, пока она набирала вторую девятку.

– Ну хорошо, я не знаком с ним. Но я хотел помочь.

– Ага. Пришли починить нам душ.

Третья девятка. Пора выкладывать козырную карту.

– Его хотят убить.

Послышался слабый щелчок, и я услышал, как на другом конце провода спрашивают, с какой службой соединить. Очень медленно она повернулась ко мне, держа трубку на расстоянии от уха.

– Что вы сказали?

– Вашего отца хотят убить, – повторил я. – Не знаю – кто, и не знаю – почему. Но я пытаюсь помешать им. Вот кто я такой, и вот что я здесь делаю.

Она смотрела на меня, взгляд был долгим и мучительным. Где-то тикали часы – опять же, уродливо.

– Этот человек, – я указал на Райнера, – был в этом как-то замешан.

Я догадывался, о чем она в тот момент подумала: мол, так нечестно, ведь Райнер все равно не может возразить. В общем, я слегка смягчил интонацию и принялся с беспокойством оглядываться вокруг, словно сам был озадачен и нервничал ничуть не меньше ее.

– Я не могу утверждать, что он пришел сюда именно с целью убийства. Нам ведь так и не удалось нормально поговорить. Но возможность такую я не исключаю.

Она все так же пристально смотрела на меня. Телефонистка на линии продолжала пискляво «аллёкать», вероятно пытаясь одновременно отследить звонок.

Девушка ждала. Непонятно – чего.

– «Скорую», пожалуйста, – наконец произнесла она, по-прежнему не отводя взгляда. После чего, чуть отвернувшись, продиктовала адрес. Кивнув, медленно, очень-очень медленно она положила трубку на рычаг и повернулась ко мне.

Наступила одна из тех пауз, про которые можно с уверенностью сказать заранее: пауза будет долгой. Так что я вытряхнул очередную сигарету и предложил ей пачку.

Она подошла. Она оказалась ниже ростом, чем виделось мне из другого угла комнаты. Я снова улыбнулся. Она взяла сигарету из пачки, но закуривать не стала. Задумчиво повертев сигарету в руках, снова нацелилась в меня парой серых глаз.

Я говорю «парой», естественно имея в виду «ее парой». Она не доставала пару ничьих других глаз из ящика стола и не прицеливалась ими в меня. Она нацелилась парой своих собственных огромных, прозрачных, серых, прозрачных, огромных глаз – и прямо в меня. Глаз, от которых взрослый человек вдруг начинает лепетать всякую чушь, будто слюнявый младенец. Да возьми же ты себя в руки, в конце-то концов!

– Вы лжец, – произнесла она.

Без злобы. Без испуга. Сухо и прозаично. «Вы – лжец».

– Ну да, – ответил я, – вообще говоря, так оно и есть. Хотя в данный момент так уж получается, что я говорю чистую правду.

Она смотрела на меня не отрываясь. Точно так же я сам иногда смотрю на себя в зеркало, когда заканчиваю бриться. Похоже, сегодня ей не светило добиться от меня иного ответа. Тут она моргнула, и что-то между нами как будто изменилось к лучшему. Что-то расцепилось, или отключилось, или, по крайней мере, слегка поубавилось. Я немного расслабился.

– Зачем кому-то понадобилось убивать моего отца?

– Честное слово, не знаю, – ответил я. – Ведь я только сейчас узнал, что он не курит.

Но она продолжала давить, будто не слышала моих слов:

– И вот еще что, мистер Финчам. Какое отношение ко всему этому имеете вы?

Коварно. Очень коварно. Коварно в кубе.

– Дело в том, что эту работу сначала предложили мне.

Она вдруг перестала дышать. Нет, серьезно, она действительно перестала дышать. И не похоже, чтобы в ближайшем будущем собиралась реанимировать свои дыхательные навыки.

Я продолжал как можно спокойнее:

– Кое-кто предложил мне кучу денег за то, чтобы я убил вашего отца. (Она недоверчиво нахмурила брови.) Но я отказался.

Мне не следовало этого добавлять. Ох не следовало.

Третий закон Ньютона о ведении разговора, если бы таковой существовал, непременно утверждал бы, что любое заявление предполагает равное по силе и диаметрально противоположное по смыслу ответное заявление. Сказав, что я отказался убивать, я одновременно подтвердил, что мог и не отказаться. А подобное предположение было на тот момент не самым уместным. Но ее снова била дрожь, так что, возможно, она ничего и не заметила.

– Почему?

– Почему что?

В ее левом глазу зеленая прожилка уходила от зрачка куда-то на северо-восток. Я все пялился на этот ее глаз, хотя, по большому счету, были в тот момент дела и поважнее, поскольку положение мое было хуже некуда. Во многих смыслах.

– Почему вы отказались?

– Потому что… – начал я, но остановился. Ошибаться мне было нельзя.

Повисла пауза, во время которой она явно пыталась распробовать мой ответ на вкус, катая его языком во рту. Затем мельком взглянула на тело Райнера.

– Я же говорил вам, – сказал я. – Он первый начал.

Она пристально вглядывалась в меня лет еще, наверное, триста, после чего, все так же медленно разминая сигарету между пальцами, направилась к дивану, явно вся в глубочайших раздумьях.

– Честное слово, – продолжал я, стараясь взять в руки и себя, и ситуацию. – Я хороший. Я жертвую в фонд голодающих, сдаю макулатуру и все такое.

Поравнявшись с телом Райнера, она остановилась.

– И когда же это произошло?

– М-м… только что, – пробормотал я, прикидываясь идиотом.

На мгновение она прикрыла глаза.

– Я имею в виду – когда вам предложили?

– Ах, это! Десять дней назад.

– В Амстердаме.

– В Голландии, верно?

Ну слава богу. Я незаметно перевел дух, почувствовав себя значительно лучше. Приятно, когда молодежь время от времени посматривает на тебя свысока. Нет, совсем ни к чему, чтобы так было всегда, но время от времени – пусть будет.

– Верно, – согласился я.

– И кто же предложил вам работу?

– Я этого человека не видел ни до, ни после того.

Она наклонилась за бокалом, пригубила и недовольно поморщилась.

– Вы и в самом деле полагаете, что я вам поверю?

– Постойте. Давайте-ка попробуем еще раз. – Ее голос вновь набирал силу. Кивок в сторону Райнера. – Итак, что мы имеем? Человека, который не сможет подтвердить вашу историю? И почему же я должна вам верить? Потому что у вас такое милое лицо?

Тут я не смог удержаться. Знаю, надо было, но я просто не смог.

– А почему бы и нет? – Я изо всех сил старался выглядеть очаровашкой. – Вот я бы, например, поверил любому вашему слову.

Непростительная ошибка. Ужасно непростительная. Одна из самых нелепейших ремарок, выданных мною за всю мою долгую, набитую нелепейшими ремарками жизнь.

Она повернулась ко мне, внезапно разозлившись:

– Прекратите эту хрень!

– Я всего лишь хотел сказать… – начал было я. К счастью, она тут же обрезала меня, а то, честное слово, я и сам не знал, что хотел сказать.

– Я сказала – прекратите. Здесь человек умирает.

Я виновато кивнул, и мы оба склонили головы перед Райнером, словно отдавая ему последние почести. Но тут она будто захлопнула молитвенник и встряхнулась. Плечи ее расслабились, а рука с пустым бокалом протянулась ко мне.

– Я – Сара, – сказала она. – Налейте мне, пожалуйста, колы.

В конце концов она все же позвонила в полицию. Те явились, как раз когда эскулапы впихивали носилки с еще дышащим Райнером в «скорую». Войдя в дом, полицейские тут же принялись хмыкать и гмыкать, хватать вещи с каминной полки и совать нос под меблировку – и вообще выглядели так, словно им ужасно хотелось поскорее оказаться где-нибудь подальше отсюда.

Как правило, полицейские не любят новых дел. И не потому, что все они по жизни раздолбаи, а потому, что им, как и всем нам, хочется найти смысл, понять логику в том хаосе неприятностей, с которым приходится иметь дело. Скажем, если в самый разгар погони за каким-нибудь подростком, только что стырившим колпак с автомобильного колеса, их вдруг срочно вызовут на место массовой резни, они все равно не смогут удержаться, чтобы не заглянуть под диван: а вдруг да найдется растреклятый колпак. Полицейским всегда хочется найти улику, которая связала бы их с тем, что они видели полчаса назад, – тогда бы у хаоса появился хоть какой-то смысл. И они смогли сказать себе: это произошло потому, что произошло то. А когда перед ними возникает новая путаница – задокументировать то, запротоколировать это, потерять, найти в нижнем ящике чужого стола, потерять снова, запомнить несколько идиотских имен, – они, ну, скажем так, расстраиваются.

А наша история могла расстроить кого угодно. Естественно, мы с Сарой заранее отрепетировали то, что, как нам показалось, было вполне сносным сценарием, и трижды исполнили представление перед полисменами, которые появлялись в порядке возрастания званий – последним прибыл непристойно юный инспектор, представившийся Броком.

Брок плюхнулся на диван и принялся увлеченно изучать ногти. Время от времени он встряхивал юной головой, подтверждая, что слушает историю о бесстрашном Джеймсе Финчаме, друге семьи, приехавшем в гости и поселившемся в гостевой спальне на втором этаже. Этот отчаянный джентльмен услыхал какой-то шум; тихонько спустился по лестнице посмотреть, что происходит, а там шурует некий мерзкий тип в черной кожаной куртке поверх черной же водолазки; нет, джентльмен никогда его раньше не видел; борьба, падение, о боже, удар головой. Сара Вульф, 29 августа 1964 г. р., услышала звуки борьбы, спустилась вниз, видела все своими глазами. Что-нибудь выпьете, инспектор? Чай? Морс?

Да, само собой, не последнюю роль здесь сыграла обстановка. Попробуй мы вылезти со своей историей, скажем, в одной из квартир муниципальной многоэтажки в каком-нибудь Дептфорде – и не прошло бы и нескольких секунд, как мы уже валялись бы на полу полицейского фургона, вежливо интересуясь у коротко стриженных молодых людей, не затруднит ли их буквально на минуточку убрать свои ботинки с наших голов, чтобы мы могли устроиться чуть-чуть поудобнее. Но в тенистой, отштукатуренной Белгравии полиция все же более склонна верить людям, чем сомневаться в их словах.

Когда мы подписали свои показания, полицейские попросили нас не делать никаких глупостей, – например, покидать страну, не предупредив местный участок, – и вообще призвали соблюдать закон и порядок при каждом удобном случае.

Через два часа после того, как мне пытались сломать руку, единственное, что осталось от Райнера (имя неизвестно), – это запах.

Дверь за собой я закрыл сам. Каждый шаг отдавался болью, вновь напомнившей о себе. Я зажег сигарету и курил всю дорогу до угла, где свернул налево, к отделанной камнем конюшне, некогда служившей жилищем для лошадей. Теперь жить тут могла позволить себе только какая-нибудь дико богатая лошадка, но вокруг все равно было как-то по-конюшенному спокойно – поэтому-то именно здесь я и пристроил свой мотоцикл. С ведерком овса и пучком соломы у заднего колеса.

Мотоцикл оказался там, где я его и оставил. Кому-то это может показаться пустой и абсолютно лишней ремаркой – но только не в наши дни. Любой байкер скажет вам, что оставить мотоцикл в темном месте более чем на час, пусть даже с амбарным замком и сигнализацией, и, вернувшись, найти его в целости и сохранности – это уже тема для разговора. Особенно когда речь идет о «Кавасаки ZZR 1100».

Нет, я не буду отрицать, что в Пёрл-Харбор японцы сыграли в двойном офсайде, а их блюда из рыбы никуда не годятся, – но, черт возьми, в мотоциклах эти ребята все же кое-что смыслят. Стоит дать полный газ этой штуковине – неважно, на какой передаче, – и твои глазные яблоки пулей вылетят у тебя из затылка. Ну хорошо, допустим, это не то ощущение, которое ищет большинство людей, выбирая личное транспортное средство, но, поскольку мотоцикл я выиграл в нарды, выкинув три скромные двойные шестерки подряд, мне он ужасно нравился. Он был черным и большим, и даже средненький ездок мог перенестись на нем в иные галактики.

Я завел мотор, дав такие обороты, чтобы наверняка разбудить парочку-другую жирных белгравских толстосумов, и рванул в свой Ноттинг-Хилл. В дождь не стоит особо-то разгоняться, так что у меня была уйма времени спокойно обдумать события этой ночи.

Пока я вилял по блестящим, залитым желтым светом улицам, из головы у меня не выходили слова Сары – о том, чтобы я прекратил «эту хрень». И прекратить ее я должен был только потому, что в комнате находился умирающий человек.

«Ньютоновский разговор», – подумал я про себя. То есть подтекст был таков: если бы в комнате не было умирающего человека, «эту хрень» можно было бы запросто продолжать.

При этой мысли я воспрянул духом. И подумал о том, что я буду не Джеймс Финчам, если как-нибудь не устрою дело так, чтобы оказаться с Сарой наедине, без полутрупов под боком.

Вот только Джеймсом Финчамом я не был.

Давно уже я привык укладываться рано.

Марсель Пруст

Добравшись до своей квартиры, я исполнил привычный ритуал с автоответчиком. Два бессмысленных писка; один не туда попавший; звонок от друга, прервавшийся на первом же предложении, и, наконец, три звонка от людей, которых я вовсе не хотел слышать, но которым придется теперь перезванивать.

Господи, до чего ж я ненавижу эту хреновину!

Усевшись за письменный стол, я принялся просматривать накопившуюся за день почту. Конверты со счетами я по привычке зашвырнул в сторону корзины, но затем вспомнил, что накануне перенес корзину на кухню, и раздраженно запихал остатки корреспонденции в ящик стола, поставив крест на идее, будто заведенный некогда распорядок поможет разобраться с тем, что творится у меня в голове.

Для громкой музыки было поздновато, так что оставалось лишь одно развлечение – виски. Достав бутылку «Знаменитой куропатки» и стакан, я плеснул себе на два пальца и поплелся на кухню. Разбавив виски водой ровно настолько, чтобы куропатка из «знаменитой» стала «едва знакомой», я вооружился диктофоном и устроился за кухонным столом. Кто-то однажды сказал мне, что размышления вслух помогают сделать многие вещи прозрачнее. Помню, я уточнил тогда: «Даже нерафинированное масло?» – но мне ответили, что, мол, нет, с маслом это не прокатит, но зато получится со всем остальным, что тревожит душу.

Я заправил аппарат пленкой и, щелкнув выключателем, приступил к делу.

– Dramatis personae . Александр Вульф: отец Сары Вульф, владелец изящного георгианского особняка на Лайалл-стрит, Белгравия, наниматель слепых и ужасно мстительных дизайнеров по интерьерам, председатель совета директоров и исполнительный директор компании «Гейн Паркер». Неизвестный мужчина: белый, американец или канадец, за сорок. Райнер: крупный, свирепый, госпитализированный. Томас Лэнг: тридцать шесть лет, квартира «Д», дом 42 по Уэстбурн-Клоуз, в прошлом офицер Шотландского гвардейского полка, с почетом вышедший в отставку в звании капитана. Теперь – факты, в той степени, до которой они нам известны на данный момент.

Сам не знаю, почему это магнитофоны всегда вынуждают меня говорить в подобном стиле, но так уж получается.

– Неизвестный пытается заручиться согласием Т. Лэнга на выполнение заказа, предполагающего совершение противоправных действий в отношении А. Вульфа с целью убийства последнего. Лэнг отклоняет предложение на том основании, что является милым человеком. Принципиальным. Порядочным. То есть настоящим джентльменом.

Я отхлебнул виски и посмотрел на диктофон: интересно, доведется ли кому-нибудь когда-нибудь прослушать запись данного монолога? Купить диктофон мне посоветовал один бухгалтер, уверявший, что это необычайно практичная вещь, так как можно списать его стоимость с налогов. Но поскольку налогов я не платил, в диктофоне абсолютно не нуждался, а на советы бухгалтера мне вообще было глубоко плевать, машинку эту я считал одним из наименее практичных своих приобретений.

– Лэнг отправляется в дом Вульфа с намерением предупредить последнего о возможной попытке покушения на его жизнь. Вульфа дома не оказывается. Лэнг решает навести кое-какие справки.

Я сделал небольшой перерыв, постепенно переросший в перерыв довольно продолжительный. Отхлебнув еще виски, я отложил диктофон и погрузился в раздумья.

Единственной справкой, которую мне удалось тогда навести, оказалось слово «что». Да и то, не успело оно сорваться с моих губ, как Райнер треснул меня стулом. А больше я, если разобраться, ничего и не сделал – ну разве что избил человека до полусмерти и ушел, сожалея, причем довольно искренне, что не довел дело до конца.

Ну и кому ж захочется сохранять такое на магнитной ленте? Только если точно знать, что делаешь. Удивительно, но именно этого-то я как раз и не знал.

Зато я знал достаточно, чтобы вычислить Райнера. Не стану утверждать, что он следил за мной, но вообще-то память на лица у меня хорошая – что с лихвой компенсирует крайне жалкую память на имена, – а уж такую рожу, как у Райнера, запомнить совсем несложно. Аэропорт Хитроу, пивная с каким-то девонширским гербом на Кингз-роуд, вход в метро на Лестер-сквер – этих пересечений хватило даже для такого идиота, как я.

Меня не покидало чувство, что рано или поздно, но мы обязательно должны были встретиться, а потому я решил заранее подготовиться к этому скорбному событию: посетил магазин «Блиц Электроникс» на Тоттнем-роуд, где и выложил аж два восемьдесят за кусок толстого электрического кабеля. Гибкий и увесистый, так что дойди дело до стычки с бандитами и разбойниками – лучше любой дубинки, нашпигованной свинцом. Правда, если кабель лежит нераспакованным в ящике буфета, пользы от него маловато. В этом случае эффективность его практически равна нулю.

Что же до неизвестного белого мужчины, предлагавшего мне заказ на убийство, то я, скажем так, не питал особых надежд когда-нибудь в будущем его отследить. Две недели назад я побывал в Амстердаме – сопровождал одного манчестерского букмекера, которому отчаянно хотелось думать, будто его повсюду преследуют толпы злобных врагов. И меня он, судя по всему, нанял исключительно для того, чтобы поддержать эту свою иллюзию. В общем, я открывал перед ним дверцы автомобилей, проверял окна и крыши на предмет наличия снайперов, заранее зная, что никого там нет и быть не может, и все сорок восемь утомительных часов таскался за ним по ночным клубам, наблюдая, как тот швыряется деньгами налево и направо – куда угодно, но только не в мою сторону. Когда же он наконец выбился из сил, мне больше ничего не оставалось, как завалиться на гостиничную кровать и настроить телик на эротический канал. Вот тут-то и раздался телефонный звонок – помню, как раз шла весьма пикантная сценка – и незнакомый мужской голос предложил встретиться в баре внизу и выпить по стаканчику.

Я убедился, что мой букмекер благополучно упакован под одеяло на пару с уютной, тепленькой шлюшкой, и отправился вниз – в надежде сэкономить сороковник, хлопнув стаканчик-другой за счет какого-нибудь очередного бывшего сослуживца.

Но, как оказалось, телефонный голос принадлежал некоему низенькому толстячку в дорогом костюме, с которым я определенно не был до этого знаком. И собственно говоря, особо-то не стремился знакомиться – до тех пор, пока он не полез в карман пиджака и не вытащил оттуда рулончик банковских купюр толщиной с мою ляжку.

Американских банковских купюр. Принимаемых к обмену на товары и услуги в тысячах и тысячах розничных магазинов по всему миру. Он выложил передо мной стодолларовую банкноту и следующие пять секунд казался мне довольно славным малым, но затем, практически моментально, моя любовь к нему угасла.

Он дал небольшую «вводную» на некоего Вульфа – где тот живет, чем занимается, почему занимается именно этим и сколько со всего этого имеет, – а затем сказал, что у банкноты на столе есть еще тысяча таких же маленьких симпатичных подружек, которые с удовольствием перейдут в мое владение, если с жизнью Вульфа будет аккуратно покончено.

Мне пришлось подождать, пока наш уголок бара не опустеет, но я прекрасно знал, что это не займет много времени. При тех ценах, что они дерут за спиртное, на всем белом свете, вероятно, найдется не более двух десятков людей, кто может позволить себе опрокинуть там по второй.

И когда бар опустел, я наклонился к толстячку и произнес речь. Хотя речь моя и была довольно скучной, он очень внимательно выслушал все до конца. Наверное, потому, что одновременно я довольно крепко сжимал под столом его мошонку. Я пояснил, что за человек сидит сейчас перед ним, какую ошибку он только что совершил и что именно он может подтереть своими банкнотами. После чего мы благополучно расстались.

Вот, собственно, и все. Все, что мне было известно. А рука все продолжала болеть. И я пошел спать.

Мне снилось многое, чем я не хотел бы вас смущать. А под самый конец мне пригрезилось, будто я орудую пылесосом в моей спальне. И вот я все вожу и вожу щеткой по ковру, а пятно все не исчезает и не исчезает.

И тут я сообразил, что не сплю, а пятно на ковре – обычный солнечный луч, пробравшийся в комнату потому, что кто-то распахнул шторы. В мгновение ока мое тело превратилось в сжатую, упругую пружину: кусок кабеля в кулаке, кровавое убийство в сердце. А ну, подходи, кому жить надоело!

Но затем оказалось, что и кабель мне тоже привиделся и что на самом деле я лежу в своей постели и пялюсь на здоровенную волосатую руку прямо у себя перед носом. Затем рука исчезла, оставив вместо себя кружку, из которой поднимался горячий пар и запах популярного настоя, в коммерческой продаже именуемого «Брук бонд». Вероятно, в то же самое мгновение я сообразил и еще кое-что: незваные гости, явившиеся перерезать тебе глотку, обычно не заваривают чай и не распахивают шторы.

– Который час?

– Восемь часов тридцать пять минут. Время утренних хлопьев, мистер Бонд.

С трудом приподнявшись в кровати, я уставился на Соломона. Он был все такой же низенький и жизнерадостный и все в том же жутком коричневом плаще, купленном лет сто назад по рекламному объявлению с последней страницы «Санди экспресс».

– Я полагаю, ты пришел расследовать кражу?

Я принялся тереть глаза и тер их до тех пор, пока перед ними не замелькали белые искорки.

– Какую кражу, сэр?

«Сэром» Соломон именовал всех подряд, за исключением своего начальства.

– Кражу моего дверного звонка.

– Если вы, в свойственной вам саркастической манере, ссылаетесь на мое беззвучное проникновение в ваше жилище, то осмелюсь напомнить вам, сэр, что я все-таки опытный практик по части черной магии. А, как известно, практикам, дабы подтвердить свое право называться таковыми, приходится иногда практиковаться. Ну а теперь будьте паинькой и накиньте на себя что-нибудь. Хорошо? Мы и так уже опаздываем.

С этими словами он исчез на кухне, и скоро до меня донеслось гудение моего допотопного тостера.

Морщась от боли, я заставил себя вылезти из постели, натянул рубашку с брюками и потащился на кухню с электробритвой в руке.

Соломон уже успел накрыть на стол, даже тост подал на специальной подставке. Я и понятия не имел, что она у меня есть. Если только он не притащил ее с собой, но это вряд ли.

– Чаю, командир?

– Опаздываем куда?

– На встречу, командир, на встречу. Галстук-то у вас найдется?

Его большие карие глаза с надеждой посмотрели на меня.

– Даже два, – ответил я. – Один – из клуба «Гаррик», к коему я не имею ни малейшего отношения. Другим к трубе привязан сливной бачок в сортире.

Я сел за стол. Неизвестно откуда, но Соломон даже умудрился раздобыть банку джема. Я никогда не мог понять, как ему это удается. Если понадобится, Соломон способен запросто выудить целый автомобиль, порывшись в мусорном бачке. Очень подходящий напарник для перехода через пустыню.

Возможно, именно туда мы сейчас и намылились.

– И кто же нынче оплачивает счета моего командира?

Соломон с интересом наблюдал за тем, как я ем.

– Я надеялся, что ты.

Джем оказался восхитительный – я даже пожалел, что не могу растянуть это наслаждение до конца жизни. Но я видел, как Соломон ерзает от нетерпения. Взглянув на часы, он исчез в спальне. По донесшимся звукам я понял, что он роется в моем гардеробе в поисках пиджака.

– Посмотри под кроватью, – крикнул я и взял диктофон со стола. Пленка по-прежнему была внутри.

Я как раз заглатывал остатки чая, когда Соломон прошествовал на кухню, неся мой двубортный блейзер, на котором не хватало двух пуговиц. Он держал его на вытянутых руках, словно камердинер. Я не двинулся с места.

– Командир, – сказал он. – Пожалуйста, только не надо ничего усложнять. По крайней мере, пока урожай не собран и мулы еще не в стойле.

– Просто скажи – куда мы едем?

– Вдоль по улице, командир, в большом сверкающем авто. Обещаю, вам понравится. А на обратном пути можем остановиться и купить вам мороженое.

Очень медленно я поднялся из-за стола и недоуменно пожал плечами, намекая на блейзер.

– Давид, – сказал я.

– Слушаю, командир.

– Что происходит?

Соломон поджал губы и слегка нахмурился. Мол, нехорошо задавать такие вопросы. Но я стоял на своем:

– У меня неприятности?

Нахмурившись еще чуть сильнее, он посмотрел на меня – спокойно и невозмутимо.

– Похоже, так.

– Похоже?

– В ящике буфета лежит тяжелый кусок кабеля. Любимое оружие моего юного командира.

Он наградил меня вежливой улыбочкой.

– Значит, кое у кого неприятности.

– Да брось ты, Давид! Он валяется там уже несколько месяцев. Просто хотел соединить одну штуку с другой.

– Ага. И чек двухдневной давности. Так в пакете и лежит.

Некоторое время мы пристально смотрели друг другу в глаза. Наконец Соломон сказал:

– Простите, командир. Черная магия. Давайте лучше трогаться.

Авто оказалось «ровером», то есть служебной машиной. Ну посудите сами: какому нормальному человеку придет в голову разъезжать на этих идиотских «снобовозках», с целой кучей дерева и кожи, вклеенных, причем паршиво, в каждый шов и каждую щель салона? Разве что деваться человеку просто больше некуда. А деваться у нас некуда только нашему правительству, да еще правлению самого «Ровера».

Я не хотел мешать Соломону вести машину: его отношения с автомобилями всегда были несколько нервозными, и вывести его из равновесия могло даже бормотание радио. Соломон облачился в водительские перчатки, водительский шлем и водительские очки, даже выражение его лица было какое-то напряженно-водительское. Руки на руле он держал как все нормальные люди – до тех пор, пока не сдадут экзамен на права. И все же – мы как раз нагнали гарцующую конную полицию, отчаянно кокетничая со скоростью в двадцать пять миль в час, – я решил рискнуть.

– Правильно ли я понимаю, что у меня нет ни малейшего шанса узнать, что же такого я натворил?

Соломон сквозь зубы втянул воздух и покрепче вцепился в руль, яростно сосредоточившись на особенно трудном участке широкой и совершенно пустой дороги. И только проверив скорость, обороты, уровень топлива, давление масла, температуру, время и свой ремень безопасности, причем дважды, он, видимо, решил, что может позволить себе немного отвлечься.

– Что вы должны были сделать, командир, – процедил он сквозь плотно стиснутые зубы, – так это оставаться таким же хорошим, благородным человеком. Каким были всегда.

Мы въехали во дворик позади здания Министерства обороны.

– И я этого не сделал?

– Бинго! Паркуемся. Приехали.

Несмотря на огромный плакат, утверждающий, что все объекты Министерства обороны находятся в состоянии, приближенном к боевой готовности, охрана на входе даже не взглянула в нашу сторону.

Британские охранники, насколько я заметил, ведут себя так всегда и по отношению ко всем. Кроме тех, кто работает в охраняемом ими здании. Вот тогда-то вас точно обшмонают с головы до ног – начиная от зубных пломб и заканчивая брючными манжетами, – желая убедиться, что вы действительно тот самый человек, что вышел купить сэндвич четверть часа назад. Однако, если вы совершенно посторонний, вас без вопросов пропустят внутрь: согласитесь, охранникам ведь будет ужасно неловко, если они доставят вам пусть даже малейшее беспокойство.

Вам нужна нормальная охрана? Наймите лучше немцев.

Наше с Соломоном путешествие включало три лестничных пролета вверх, полдюжины коридоров плюс поездку на лифте вниз, а по дороге нам еще приходилось постоянно останавливаться и расписываться в разных журналах. Так продолжалось до тех пор, пока мы не добрались до двери с табличкой «С 188». Соломон постучал. Изнутри раздался женский голос, прокричавший сначала «секундочку», а затем «входите».

Мы открыли дверь и уперлись в стену. Между стеной и дверью, в этой узкой щели, мы обнаружили девушку в лимонной юбочке, сидевшую за письменным столом: компьютер, цветок в горшке, стаканчик с карандашами, какая-то мохнатая зверушка и стопка оранжевых бумажек. Просто невероятно, чтобы кто-то или что-то вообще могли функционировать в таком, с позволения сказать, пространстве. Все равно что вдруг обнаружить у себя в ботинке многодетное семейство выдр.

Если вы, конечно, понимаете, о чем я.

– Вас ждут, – сказала девушка, нервно вцепляясь в стол обеими руками, словно боялась, как бы мы чего-нибудь ненароком не стащили.

– Спасибо, – ответил Соломон, с трудом протискиваясь мимо нее.

– Агорафобия? – спросил я у девушки доброжелательно.

Будь тут достаточно места, я бы точно заработал по первое число: наверняка она выслушивала эту шутку раз по пятьдесят за день.

Соломон постучался в следующую дверь, и мы проникли внутрь.

Каждый квадратный фут, потерянный секретаршей, нашелся в кабинете ее босса.

Высокий потолок и окна по обе стороны, занавешенные казенным тюлем, а между ними – письменный стол размером с небольшой теннисный корт. Над столом сосредоточенно склонилась чья-то плешивая голова.

Соломон уверенно потопал к центральной розе на персидском ковре, я же занял позицию за его левым плечом.

– Мистер О"Нил? – начал Соломон. – К вам Лэнг.

Ноль реакции.

О"Нил – если это и вправду было его настоящее имя, в чем я лично очень сомневался, – выглядел точь-в-точь как все люди, сидящие за большими письменными столами. Говорят, что собачники рано или поздно становятся похожими на своих питомцев, но, по-моему, то же самое можно сказать и о письменных столах и их хозяевах. Физиономия у О"Нила была большая и плоская, обрамленная большими и плоскими ушами. Даже отсутствие растительности как нельзя лучше соответствовало ослепительному блеску французской полировки. Одет О"Нил был в дорогущую рубашку, но вот пиджак нигде поблизости не маячил.

– Кажется, мы договаривались на девять тридцать, – сказал О"Нил, не поднимая головы и даже не взглянув на часы.

Это был какой-то абсолютно неправдоподобный голос. Изо всех сил стремившийся к патрицианской вялости, но не дотягивавший до нее добрую милю, а то и больше. В голосе звучала такая вымученность, что при других обстоятельствах я, возможно, и посочувствовал бы мистеру О"Нилу. Если это и вправду его настоящее имя. В чем я лично очень сомневался.

– Пробки, – ответил Соломон. – Мы и так спешили изо всех сил.

И уставился в окно, словно давая понять, что на этом его миссия окончена. О"Нил внимательно посмотрел на него, мельком глянул на меня и вернулся к представлению под названием «Очень-очень важные бумаги».

После того как Соломон благополучно доставил меня по адресу и неприятности ему более не грозили, я решил, что пора бы заявить о себе.

– Доброе утро, мистер О"Нил, – произнес я идиотски громким голосом. Звук рикошетом от скочил от дальней стенки. – Мне очень жаль. Наверное, сейчас не самое удобное время. У меня, вы знаете, то же самое. Может, моя секретарша договорится с вашей на другой день? А может, они и пообедают где-нибудь вместе? В самом деле, почему бы и нет? А я, пожалуй, пойду.

Скрежетнув зубами, О"Нил впился в меня тем, что ему, очевидно, казалось пронизывающим взором.

Явно перестаравшись, он отложил бумаги в сторону и оперся ладонями о стол. Но тут же спрятал их под стол, явно выведенный из себя интересом, с каким я наблюдал за его манипуляциями.

– Мистер Лэнг, вы хоть понимаете, где находитесь? – И О"Нил отработанным движением поджал губы.

– Разумеется, понимаю, мистер О"Нил. Я нахожусь в комнате номер С188.

– Вы в Министерстве обороны!

– Хм… Тоже неплохо. А стулья здесь имеются?

Еще раз опалив меня взглядом, он дернул головой в сторону Соломона, который мигом выволок на середину ковра нечто стилизованное под английский ампир. Я не двинулся с места.

– Присаживайтесь, мистер Лэнг.

– Спасибо, я постою.

Вот теперь он был ошарашен по-настоящему. В свое время мы не раз проделывали этот фокус с нашим учителем географии. Ровно через два семестра он покинул нас, став священником где-то на Гебридских островах.

– Скажите, что вам известно об Александре Вульфе?

Снова опершись о стол, О"Нил слегка подался вперед, и я уловил блеск очень золотых часов. Чересчур золотых для настоящего золота.

– О каком именно?

Он нахмурился.

– Что значит «о каком именно»? Скольких Александров Вульфов вы знаете?

Я пошевелил губами, словно подсчитывая в уме.

– Пятерых.

О"Нил раздраженно выдохнул через нос. Ну-ну, солдатик, зачем же так нервничать?

– У Александра Вульфа, о котором я говорю, – продолжил он тем особым тоном саркастического педантизма, на который рано или поздно скатывается любой англичанин, сидящий за письменным столом, – собственный дом на Лайалл-стрит, в Белгравии.

– Ах, на Лайалл-стрит, – забормотал я. – Ну конечно же. Тогда шестерых.

О"Нил стрельнул взглядом в Соломона, но поддержки не получил. Тогда он опять уставился на меня, лицо его исказила устрашающая ухмылка.

– Я еще раз спрашиваю вас, мистер Лэнг что вам известно об этом человеке?

– У него собственный дом на Лайалл-стрит, в Белгравии. Это вам как-то поможет?

На этот раз О"Нил решил применить другую тактику. Он сделал глубокий вдох и очень медленно выдохнул, что, должно быть, означало следующее под его пухлой оболочкой скрывается хорошо смазанная машина для убийств, так что еще одно мое слово в том же тоне – и он одним прыжком преодолеет разделяющее нас расстояние и вышибет из меня весь дух. Но зрелище получилось откровенно жалкое. Тогда О"Нил выдвинул ящик стола, извлек оттуда папку буйволовой кожи и принялся злобно листать ее содержимое.

– Где вы были вчера вечером, в половине одиннадцатого?

– Занимался виндсерфингом у берегов Кот-д"Ивуара, – быстро ответил я, даже не дав ему закончить фразу.

– Я задал вам серьезный вопрос, мистер Лэнг. И советую вам – настоятельно советую – дать мне такой же серьезный ответ.

– А я говорю, что это не вашего ума дело.

– Мое дело… – начал было он.

– Ваше дело – оборона! – Внезапно я перешел на крик, причем совершенно искренне. Краем глаза я успел отметить, что Соломон повернулся и с любопытством наблюдает за нами. – И зарплату вам платят именно за то, чтобы вы защищали мое право делать то, что мне вздумается, а на всякие дурацкие вопросы я отвечать не обязан. – РЇ немного сбавил обороты. – Что-РЅРёР±СѓРґСЊ еще?

О"Нил не ответил, так что я развернулся и зашагал к двери, бросив по пути:

– Пока, Давид.

Соломон тоже промолчал. Я уже поворачивал дверную ручку, когда О"Нил вдруг снова заговорил:

– Лэнг, вы должны знать: я могу сделать так, чтобы вас арестовали в ту же секунду, как вы покинете это здание.

Я обернулся:

– Р-Р° что?

РњРЅРµ РІРґСЂСѓРі РІСЃРµ это перестало нравиться. Р? прежде всего потому, что Рћ"РќРёР» РІРґСЂСѓРі стал спокойным Рё расслабленным.

– Р-аговор СЃ целью убийства.

В комнате внезапно стало очень тихо.

– Р-аговор?!

РќСѓ, РІС‹-то наверняка знаете, каково это, РєРѕРіРґР° нормальный С…РѕРґ вещей РІРґСЂСѓРі сбивается. Р’ обычном состоянии слова направляются РјРѕР·РіРѕРј Рє языку, Рё РіРґРµ-то РЅР° полпути РІС‹ улучаете мгновение, дабы убедиться: именно эти слова РІС‹ Рё заказывали, РІ аккуратненькой обертке СЃ красивым бантиком. Р? лишь тогда разрешаете словам двигаться дальше, Рє кончику языка, Р° уже оттуда – вперед, РЅР° волю.

Но когда нормальный ход вещей вдруг сбивается, проверяющая часть может завалить все дело.

Рћ"РќРёР» произнес всего четыре слова: В«Р-аговор СЃ целью убийства».

Для меня было бы правильнее с недоверием вскрикнуть: «Убийства?!» Наверное, очень небольшая группа населения с явными психическими отклонениями заинтересовалась бы предлогом «с». Но из этих четырех слов одно я не должен был выбирать ни под каким видом – слово «заговор».

Конечно, заведи мы нашу беседу по новой, я сделал бы все иначе. Но этого не случилось.

Соломон смотрел на меня. О"Нил смотрел на Соломона. А я уже вовсю орудовал вербальным веником, помогая себе вербальным совком:

– Что за бред вы тут несете?! Вам что, больше заняться нечем?! Рсли вы намекаете на то, что произошло вчера вечером, то вам – если вы, конечно, прочли мои показания – должно быть прекрасно известно, что я видел этого человека впервые в жизни, что я защищался, подвергнувшись противозаконному нападению, и что в ходе борьбы он… ударился головой.

До меня вдруг дошло, сколь неуклюжей получилась фраза.

– Полицейские, – продолжил я, – заявили, что полностью удовлетворены моим объяснением, и…

Я заткнулся.

О"Нил непринужденно откинулся на спинку стула и сцепил руки за головой. Под каждой из подмышек проступало пятно размером с десятипенсовик.

– Ну естественно, они заявили, что полностью удовлетворены вашим объяснением. А как вы думаете – почему? – спросил О"Нил с ужасно самоуверенным видом. Он подождал моего ответа, но поскольку в голову мне ничего подходящего нелезло, я позволил ему продолжать. – Да потому, что в тот момент им было неизвестно то, что известно сейчас нам.

РЇ РІР·РґРѕС…РЅСѓР».

– О господи! Честное слово, я в таком восторге от нашей милой беседы, что боюсь, как бы у меня кровь носом не пошла. Ну и что же такое офигенно важное вы узнали? С какой стати вам понадобилось тащить меня сюда силком в такое, мягко выражаясь, нелепое время суток?

– Тащить? – переспросил О"Нил. Брови его слились с волосами. Он повернулся к Соломону: – Вы что, тащили сюда мистера Лэнга?

В его манерах вдруг появилась игривость – зрелище, честно говоря, тошнотворное. Соломон, похоже, ужаснулся не меньше моего, поскольку ничего не ответил.

– Моя жизнь в этой комнате угасает на глазах, – сказал я раздраженно. – Нельзя ли перейти к сути дела?

– Очень хорошо, – ответил О"Нил. – То, что полиции не было известно тогда, а нам известно сейчас, заключается в следующем. Неделю назад у вас состоялась тайная встреча с канадским торговцем оружием по фамилии Маккласки. Упомянутый Маккласки предложил вам сто тысяч долларов при условии, что вы… устраните Вульфа. Нам известно, что вы появились в лондонском доме Вульфа, где столкнулись с человеком по фамилии Райнер, он же Уайатт, он же Миллер, законно нанятым Вульфом на должность личного телохранителя. Нам также известно, что в результате вашего столкновения Райнер получил тяжкие телесные повреждения.

Мне показалось, что мой желудок сжался до размеров и плотности мячика для игры в крикет. Капля пота неуклюже ползла вниз по спине, словно начинающий альпинист-любитель.

О"Нил продолжал:

– Нам известно, что вопреки истории, которую РІС‹ изложили полиции, вчера ночью РІ службу В«999В» поступил РЅРµ РѕРґРёРЅ, Р° РґРІР° телефонных Р·РІРѕРЅРєР°: первый – РІ «скорую», Р° уже второй – РІ полицию. Р-РІРѕРЅРєРё были сделаны СЃ интервалом РІ пятнадцать РјРёРЅСѓС‚. Нам известно, что РІС‹ сообщили полиции вымышленное РёРјСЏ, – РїРѕ причинам, которые нам РїРѕРєР° РЅРµ удалось установить. Р? наконец, – РѕРЅ взглянул РЅР° меня, будто плохой фокусник, собирающийся извлечь кролика РёР· шляпы, – нам известно, что четыре РґРЅСЏ назад РЅР° ваш банковский счет РІ РЎСѓРёСЃСЃ-Коттедже поступила СЃСѓРјРјР° РІ двадцать девять тысяч четыреста фунтов стерлингов, что эквивалентно пятидесяти тысячам долларов РЎРЁРђ. – РћРЅ захлопнул папку Рё улыбнулся: – РќСѓ как, достаточно для начала?

РЇ сидел РЅР° стуле посреди кабинета. Соломон ушел Р·Р° кофе для нас СЃ Рћ"Нилом Рё ромашковым чаем для себя. Р-емной шар вращался уже РЅРµ столь стремительно.

– Послушайте, – сказал я, – ведь это же совершенно очевидно. Я не знаю, по какой причине, но кому-то очень хочется меня подставить.

– Тогда объясните, пожалуйста, мистер Лэнг, почему это умозаключение кажется вам таким уж очевидным?

К О"Нилу вернулась прежняя манерность. Я глубоко вдохнул.

– Ну, РІРѕ-первых, РјРЅРµ абсолютно ничего РЅРµ известно РѕР± этих деньгах. Честное слово. Р?С… РјРѕРі перевести кто СѓРіРѕРґРЅРѕ, РёР· любого банка РјРёСЂР°. Проще пареной репы.

О"Нил уже вовсю устраивал новое шоу: медленно открутив колпачок с классического позолоченного «паркера», он принялся сосредоточенно строчить в своем талмуде.

– Р? потом, есть еще дочь, – продолжал СЏ. – РћРЅР° видела нашу схватку. Р? подтвердила РјРѕРё показания вчера вечером. Почему РІС‹ РЅРµ доставили СЃСЋРґР° ее?

В этот момент приоткрылась дверь и в кабинет спиной всунулся Соломон, балансируя тремя чашками. Он успел уже где-то избавиться от своего коричневого плаща и теперь щеголял в такого же цвета кардигане на молнии. О"Нила одежда подчиненного явно раздражала, даже мне было ясно, что наряд Соломона абсолютно не вписывается в обстановку.

– Р-аверяю вас, мистер Лэнг, РјС‹ непременно побеседуем СЃ РјРёСЃСЃ Вульф РїСЂРё первой же подходящей возможности, – ответил Рћ"РќРёР», осторожно отхлебнув кофе. – Однако именно РІС‹, мистер Лэнг, РІ первую очередь являетесь причиной беспокойства моего департамента. Р?менно Рє вам, мистер Лэнг, обратились СЃ предложением совершить убийство. РЎ вашего согласия или без такового, РЅРѕ деньги были переведены именно РЅР° ваш банковский счет. Р?менно РІС‹ появляетесь РІ РґРѕРјРµ объекта Рё едва РЅРµ убиваете его телохранителя. После чего именно вы…

– Минутку, – перебил его я. – Можете вы подождать всего одну долбаную минутку, в конце-то концов?! Что это еще за херня про телохранителя? Вульфа даже не было дома.

О"Нил окинул меня до омерзения невозмутимым взглядом.

– Я хочу сказать: как может телохранитель охранять тело, которое даже не находится в одном с ним здании? По телефону? Это что, какой-то новый вид цифрового телохранительства?

– То есть вы обыскивали дом, мистер Лэнг? – поинтересовался О"Нил. – Вы проникли в дом и осмотрели его в поисках Александра Вульфа?

На его губах заиграла улыбочка.

– Рго дочь сообщила РјРЅРµ, что отца нет РґРѕРјР°, – отрезал СЏ раздраженно. – Р? вообще, РЅРµ шли Р±С‹ РІС‹ РєСѓРґР° подальше.

О"Нила слегка передернуло.

– Как бы то ни было, – сухо проговорил он, – при сложившихся обстоятельствах вы явно заслуживаете нашего бесценного времени и сил.

Я по-прежнему ничего не понимал.

– Почему? Почему вашего, Р° РЅРµ полиции? Что такого особенного РІ этом Вульфе? – РЇ перевел взгляд СЃ Рћ"Нила РЅР° Соломона. – Р?, коли СѓР¶ РЅР° то пошло, что такого особенного РІРѕ РјРЅРµ?

На столе заверещал телефон. Отработанно-манерным движением О"Нил схватил трубку и поднес ее к уху, мастерски забросив шнур за локоть. Во время разговора он не сводил с меня взгляда.

– Да? Да… Разумеется… Спасибо.

Через мгновение трубка вернулась обратно и заснула крепким сном. Наблюдая за тем, как он с ней управляется, я сделал вывод, что обращение с телефоном является одним из величайших талантов О"Нила.

Нацарапав еще что-то в блокноте, он кивком подозвал Соломона. Тот долго вглядывался в написанное, после чего оба уставились на меня.

– У вас имеется огнестрельное оружие, мистер Лэнг?

О"Нил расцвел в очередной радостной улыбке. Мне стало не по себе.

– Нет.

– Р?меете ли РІС‹ доступ Рє огнестрельному оружию какого-либо СЂРѕРґР°?

– После армии – нет.

– Понятно. – О"Нил довольно кивнул.

Он взял длинную паузу, сверяясь с блокнотом и как бы убеждаясь, что все детали зафиксированы предельно точно.

– То есть известие о том, что в вашей квартире обнаружен пистолет марки «браунинг», калибра девять миллиметров, с пятнадцатью патронами в обойме, для вас, естественно, является полной неожиданностью?

Я обдумал его слова.

– Для меня гораздо большей неожиданностью является то, что в моей квартире устроили обыск.

– Ой, не берите в голову.

РЇ РІР·РґРѕС…РЅСѓР».

– Что ж. Тогда – нет, я не особенно удивлен.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что до меня, похоже, начинает доходить.

О"Нил с Соломоном выглядели озадаченными.

– Да бросьте вы! Полагаю, человек, готовый выложить тридцать кусков, лишь бы выставить меня наемным убийцей, уж точно не остановится перед тем, чтобы накинуть еще три сотни фунтов и выставить меня наемным убийцей с огнестрельным оружием.

Следующую минуту О"Нил забавлялся своей нижней губой, тиская ее пальцами.

– Похоже, мы имеем большую проблему, не так ли, мистер Лэнг?

– Неужели?

– Да, видимо, так и есть. – О"Нил оставил губу в покое, и та обиженно оттопырилась. – Либо вы действительно наемный убийца, либо кто-то изо всех сил старается, чтобы вас приняли за такового. А проблема как раз в том, что каждая из имеющихся в моем распоряжении улик одинаково подходит к обеим версиям. Так что все очень и очень сложно.

Я пожал плечами.

– Должно быть, именно поэтому вам и дали такой большой стол.

В конечном итоге им пришлось меня отпустить. По какой-то причине они не хотели впутывать в это дело полицию, которая запросто могла выдвинуть против меня обвинение в незаконном хранении огнестрельного оружия, а у Министерства обороны, насколько мне известно, своих собственных камер предварительного заключения нет.

О"Нил попросил мой паспорт, и, прежде чем я успел завести басню о том, как тот оказался безвозвратно утерян в недрах стиральной машины, Соломон извлек его из заднего кармана своих брюк. Мне было велено оставаться на связи и немедленно сообщать обо всех посторонних, которые попытаются вступить со мной в контакт. Мне ничего не оставалось, как согласиться.

Выйдя РёР· здания, СЏ решил прогуляться через парк Сент-Джеймс. Стояла редкая для апреля солнечная РїРѕРіРѕРґР°, Р° СЏ пытался понять, стал ли СЏ чувствовать себя как-то иначе, узнав, что Райнер просто выполнял СЃРІРѕСЋ работу. Меня также волновал РІРѕРїСЂРѕСЃ: почему СЏ ничего РЅРµ знал Рѕ том, что РѕРЅ является телохранителем Вульфа? Р? Рѕ том, что телохранитель вообще существует?

Но гораздо, гораздо больше меня волновал совсем другой вопрос: почему об этом не знала его дочь?

Р? Бога, Рё врача РјС‹ равно чтим, РЅРѕ только РєРѕРіРґР° РіСЂРѕР·РёС‚ опасность нам, Р° ранее – нисколько.

Джон Оуэн

Сказать по правде, в тот момент мне было себя ужасно жалко.

Пустой карман мне не в диковинку, да и с безработицей я знаком отнюдь не понаслышке. Меня бросали женщины, которых я любил. Да и зубами я в свое время помаялся – мама не горюй. Но все это цветочки по сравнению с ощущением, будто мир ополчился против тебя.

Я стал вспоминать друзей, на помощь которых мог бы рассчитывать, но – так происходит всякий раз, когда я решаю провести подобную социальную ревизию, – пришел к выводу, что друзья либо за границей, либо на том свете, либо женаты на дамах, не одобряющих мою персону, либо, если хорошенько подумать, вовсе никакие и не друзья.

Вот почему я стоял в телефонной будке на Пикадилли и набирал номер Полли.

– К сожалению, он сейчас в суде, – ответил женский голос. – Рму что-нибудь передать?

– Передайте, что звонил Томас Лэнг и что если ровно в тринадцать ноль-ноль, минута в минуту, он не будет угощать меня ланчем в ресторане «Симпсонс» на Стрэнде, то может распрощаться со своей карьерой юриста.

– Распрощаться со своей карьерой, – послушно повторила секретарша. – Я обязательно передам ему ваше сообщение, мистер Лэнг. Всего вам наилучшего.

Как-то так получилось, что у нас с Полли – полное имя Пол Ли – сложились весьма необычные отношения.

Необычные в том смысле, что встречаемся мы раз в два месяца – пиво, ужин, театр, опера, которую Полли просто обожает, – и при этом оба открыто признаем, что не питаем друг к другу ни капли симпатии. Просто ни капельки. Рсли бы наша антипатия вдруг разгорелась до ненависти, такие отношения еще можно было бы истолковать как некое извращенное выражение любви. Но мы не ненавидим друг друга. Мы просто не нравимся друг другу – вот и все.

Я нахожу Полли честолюбивым и алчным хлыщом; он же считает меня раздолбаем и пофигистом, на которого нельзя рассчитывать. Рдинственная положительная сторона нашей так называемой «дружбы» – это ее полная взаимность. Мы встречаемся, проводим час-другой в компании друг друга и затем расстаемся, причем каждый в абсолютно равной мере чувствует одно и то же: ну слава тебе господи. Полли как-то признался, что в обмен на пятьдесят фунтов, истраченные на мой ростбиф с кларетом, он получает ни с чем не сравнимое чувство превосходства.

Галстук пришлось выпрашивать у метрдотеля, и он наказал меня, предложив выбор между лиловым и лиловым, зато ровно в двенадцать сорок пять я уже сидел за столиком в «Симпсонс», растворяя неприятности сегодняшнего утра в большой порции водки с тоником. Прочие клиенты по большей части были американцами, именно поэтому говяжья лопатка расходилась в этом заведении значительно активнее бараньей. Американцы так и не приучились питаться овцами. Мне кажется, они считают эту еду «бабской».

Полли появился минута в минуту, но я прекрасно знал, что он все равно примется извиняться за опоздание.

– Прости, что опоздал, – сказал он. – Что там у тебя? Водка? Принесите мне то же самое.

Официант отчалил, и Полли заозирался по сторонам, оттягивая галстук и выпячивая подбородок, дабы ослабить давление воротника на жировые складки шеи. Волосы у него, как всегда, были безупречно промыты. Полли уверяет, что это очень импонирует присяжным, однако, сколько я его знаю, любовь к собственной шевелюре всегда была его слабостью. Господь явно не облагодетельствовал Полли излишком красоты, но, опомнившись, в качестве утешения за низкий рост и пухлое тельце, расщедрился на густейшую копну волос, которую Полли, похоже, вознамерился сохранить до самых преклонных лет.

– Привет, Полли, – сказал я, делая очередной глоток водки.

– Р-РґРѕСЂРѕМЃРІРѕ. Как РѕРЅРѕ?

Полли имеет прискорбную привычку не смотреть на собеседника.

– Нормально. А у тебя?

– Отмазал-таки пидора.

Р? РѕРЅ СЃ удивлением покачал головой. Человек, РЅРµ устающий изумляться собственным способностям.

– Не знал, что ты увлекаешься содомитами.

Он не улыбнулся. Полли по-настоящему улыбается только по выходным.

– Отвали. РЇ Рѕ том парне, Рѕ котором тебе рассказывал. Р-абил своего племянника РґРѕ смерти садовой лопатой. Рђ СЏ его вытащил.

– Но ведь ты же говорил, что он виновен.

– Так и есть.

– Как же тебе удалось его вытащить?

– Врал как сивый мерин, – ответил Полли. – Ты уже выбрал?

Мы поговорили о своих производственных успехах, пока ждали суп. Каждая из побед Полли навевала на меня скуку, каждое из моих поражений становилось усладой его души. Он поинтересовался, как у меня с деньгами, хотя мы оба прекрасно знали, что, будь у меня с деньгами совсем никак, он бы и пальцем не пошевелил. Я же спросил его об отпуске – прошлом и будущем. О своих отпусках Полли мог распинаться часами.

– Мы с корешами собираемся на Средиземное море. Возьмем напрокат яхту, акваланги, виндсерфинг – все, что только можно. Наймем первоклассного кока и т. д. и т. п.

– Парусную или моторку?

– Парусную. – На мгновение он нахмурил брови, но вдруг словно помолодел лет на двадцать. – Хотя если хорошенько подумать, то лучше, наверное, моторку. Все равно там будут матросы – они и разберутся, что к чему. А ты-то как, в отпуск собираешься?

– Пока еще не думал об этом, – ответил я.

– Хотя ты, в общем-то, и так каждый день в отпуске. От чего тебе отдыхать-то?

– Отлично сказано, Полли.

– А что, не так, что ли? После армии чем ты вообще занимался?

– Консультациями.

– Какими еще, на хрен, консультациями?! Ладно, проехали. Давай-ка лучше спросим нашего консультанта по провианту, где, черт возьми, этот долбаный суп?

Мы завертели головами в поисках официанта, и вот тут-то я углядел филеров.

Двое типов за столиком у выхода: стаканы с минералкой, и моментально отвернулись, стоило мне посмотреть в их сторону. Тот, что постарше, выглядел так, словно его проектировал тот же самый архитектор, что занимался и Соломоном; да и второй, который помоложе, явно старался держать курс в том же направлении. Оба были плотного телосложения, и я почти обрадовался такой компании.

Наконец суп принесли. Сняв пробу, Полли вынес вердикт: «Сгодится». Я пододвинул стул и навис над башкой приятеля. Нет, я отнюдь не собирался пробовать его мозги: по правде сказать, они еще не очень-то созрели.

– Послушай, Полли. Тебе имя Вульф о чем-нибудь говорит?

– Это человек или фирма?

– Человек Думаю, американец. Бизнесмен.

– А что он натворил? Вождение в нетрезвом виде? Я такой ерундой больше не занимаюсь. А если и займусь когда-нибудь, то не меньше чем за мешок денег.

– Насколько РјРЅРµ известно, РѕРЅ ничего такого РЅРµ натворил. Просто интересно, слышал ли ты Рѕ нем. А компания его называется «Гейн Паркер».

Полли пожал плечами и принялся крошить булочку на мелкие кусочки.

– Если хочешь, могу навести справки. А для чего тебе?

– Да предлагали недавно кое-какую работенку. Я хоть и отказался, но все равно интересно.

Он понимающе кивнул, запихивая порцию хлеба в рот.

– Кстати, пару месяцев назад я тоже кое-кому посоветовал твою кандидатуру.

Ложка с супом замерла на полпути между моим ртом и тарелкой. Это было так непохоже на Полли – проявлять участие в моей жизни, тем более такое активное.

– Кое-кому – это кому?

– Да так, одному канадцу. Ему требовался паренек, который умеет работать кулаками. Телохранитель или что-то вроде того.

– А как его звали?

– Не помню. Кажется, начиналось на И.

– Маккласки?

– Маккласки – это, по-твоему, на И? Нет, что-то вроде Иакова или Иосифа. Так он на тебя не выходил?

– Жаль. Я думал, что уломал его.

– И ты что, сообщил ему мое имя?

– Нет, блин, размер ботинок. Естественно, я сообщил ему твое имя. Правда, не сразу. Сначала я подкинул ему кое-каких частных детективов, услугами которых мы иногда пользуемся. Сказал, что у них на примете всегда найдется парочка-другая качков, которые могут поработать телохранителями. Но его это не заинтересовало. Ему нужно было что-то элитное. Из бывших военных, так он сказал. И ты оказался единственным, кто пришел на ум. Кроме Энди Харка, конечно, но тот и так имеет сотню штук в год в своем банке.

– Спасибо, Полли. Я тронут до глубины души.

– Кушайте на здоровье.

– А как вы с ним познакомились?

– Он заходил к Тоффи, а я как раз там болтался.

– Что за Тоффи?

– Спенсер. Мой босс. Называет себя Тоффи. Почему – не знаю. Говорят, что-то связанное с гольфом, но я точно не уверен.

На секунду я задумался.

– Так ты не знаешь, зачем тот тип заходил к Спенсеру?

– Кто сказал, что не знаю?

– А что, знаешь?

Полли уставился куда-то в одну точку у меня за головой, и я решил посмотреть, в чем там дело. Двое у выхода встали из-за столика. Тот, что постарше, что-то сказал метрдотелю, который тут же направил официанта в нашу сторону. Кое-кто из посетителей с интересом наблюдал за происходящим.

– Мистер Лэнг?

– Да, это я.

– Вас к телефону, сэр.

Я пожал плечами, как бы извиняясь перед Полли, который, послюнявив палец, методично подбирал крошки со скатерти.

К тому моменту, когда я добрался до двери, младший из соглядатаев уже куда-то свинтил. Я попытался поймать взгляд того, что постарше, но он увлеченно разглядывал бездарную гравюру на стене.

– Надо же. Какая жалость, – ответил я. – А шло все так чудесно.

Соломон начал что-то говорить, но в этот момент раздался щелчок, затем – треск, и линия заполнилась пронзительным писком О"Нила:

– Лэнг, это вы?

– Я, – подтвердил я.

– Девушка, Лэнг. Лучше сказать, молодая особа. Как вы считаете, где она может находиться в настоящий момент?

Я рассмеялся в трубку.

– Это вы меня спрашиваете?

– Разумеется, вас. У нас проблема, Лэнг. Мы никак не можем установить ее местонахождение.

Я взглянул на своего провожатого: тот по-прежнему пялился на гравюру.

– Как это ни прискорбно, мистер О"Нил, но я ничем не могу вам помочь. У меня, к сожалению, нет штата из девяти тысяч работников и бюджета в двадцать миллионов, чтобы отыскивать пропавших людей и устраивать за ними слежку. Хотя, знаете-ка что, попробуйте обратиться к охранникам Министерства обороны. Говорят, они большие доки в таких делах.

Однако О"Нил уже повесил трубку.

Я оставил Полли расплачиваться по счету, а сам прыгнул в автобус, идущий к Холланд-Парк. Мне хотелось посмотреть, что за кавардак устроила шайка О"Нила в моей квартире, а заодно проверить, не пытались ли на меня выйти еще какие-нибудь канадские воротилы с ветхозаветными именами.

Соломоновы провожатые ворвались в автобус следом за мной и теперь таращились в окно, словно провинциалы, впервые очутившиеся в Лондоне.

Доехав до Ноттинг-Хилла, я подобрался к ним поближе.

– Можете сойти вместе со мной, парни. Тогда не придется нестись со всех ног от следующей остановки.

Тот, что постарше, упорно продолжал пялиться куда-то в сторону, но второй, что помоложе, осклабился во весь рот. В конечном итоге сошли мы вместе. Я вошел в свой дом, они же принялись слоняться туда-сюда по противоположной стороне улицы.

Даже если бы никто не сказал мне ни словечка, я бы все равно в момент вычислил, что в квартире рылись. Нет, я, конечно, не надеялся, что мне поменяют простыни и пропылесосят ковры, но хоть чуть-чуть прибраться-то можно было. Вся мебель была передвинута, немногочисленные картины на стенах перекособочены, а на книжные полки вообще без слез не взглянешь: книги стояли как попало. Даже в музыкальный центр они умудрились засунуть не тот компакт-диск. Хотя, кто знает: может, ребята просто решили, что под бути Профессора Лонгхэйра обыск пойдет веселее?

Я даже не потрудился переставить все обратно. Вместо этого прямиком направился на кухню, щелкнул электрочайником и громко спросил:

– Чай или кофе?

Из спальни послышался слабый шорох.

– Или лучше все-таки кока-колу?

Все время, пока чайник с присвистом прокладывал себе дорогу к кипению, я стоял спиной к двери. Но приближающиеся шаги прекрасно слышал. Вывалив энное количество кофейных гранул в кружку, я повернулся.

Вместо шелкового пеньюара на Саре Вульф в этот раз были потертые джинсы и темно-серая хлопчатобумажная водолазка. Волосы были убраны в прическу типа «конский хвост», на которую у одних женщин уходит не больше пяти секунд, а у других – не меньше пяти дней. А в качестве аксессуара в тон водолазке сегодня Сара подобрала «вальтер ТРН» 22-го калибра, который и сжимала сейчас в правой руке.

«ТРН» – маленькая и легкая штучка. С ровной отдачей, коробчатым магазином на шесть патронов и стволом диаметром два с четвертью дюйма. И кстати, абсолютно бесполезная в качестве огнестрельного оружия: если гарантированно не попасть в сердце или в мозг, то свою мишень вы только раздразните. Зайди речь об оружии, большинство людей охотнее остановили бы свой выбор на замороженной скумбрии.

– Ну, мистер Финчам, – сказала она, – и как же вы догадались, что я здесь?

– «Флер де флер», – ответил я. – На прошлое Рождество я подарил такие же своей уборщице, но знаю, что она ими не пользуется. Значит, остаетесь только вы.

Она обвела квартиру скептическим взглядом, выразительно изогнув бровь.

– У вас есть уборщица?

– Да-да, сам знаю, – ответил я. – Дай ей бог здоровья. Артрит, знаете ли. Не может убирать ничего ниже своих колен или выше плеч. Я стараюсь оставлять грязные шмотки где-нибудь на уровне талии, но порой… – Я улыбнулся. Ответной улыбки не последовало. – Раз уж на то пошло, а вы-то как здесь оказались?

– Дверь была не заперта.

Я недовольно покачал головой.

– Халтурщики. Надо будет написать жалобу нашему местному депутату в парламент.

– Сегодня утром, – сказал я, – в моей квартире был обыск. Британская секретная служба. Между прочим, профессионалы, обученные на деньги налогоплательщиков. И ведь даже не удосужились запереть за собой дверь. Ну и как это, по-вашему, называется? У меня кола только диетическая. Устроит?

Пистолет был по-прежнему направлен в мою сторону, но к холодильнику за мной не последовал.

– А что они искали?

Теперь она внимательно смотрела в окно. У нее и правда был такой вид, будто утро она провела чертовски паршиво.

– Ума не приложу, – ответил я. – Вообще у меня где-то в шкафу валяется футболка в сеточку. Может, по нынешним временам это считается государственным преступлением?

– Они нашли пистолет?

Она по-прежнему не смотрела на меня. Чайник щелкнул, и я налил кипяток в кружку.

– Да, нашли.

– Тот самый, которым вы собирались убить моего отца?

Я даже не повернулся. Просто продолжал заниматься приготовлением кофе.

– Такого пистолета не существует. Пистолет, который они нашли, подбросил сюда тот, кто хотел, чтобы все выглядело так, будто именно из него я собирался убить вашего отца.

– И ему это удалось.

Теперь она смотрела прямо на меня. И 22-й калибр – тоже. Однако я всегда гордился своей способностью сохранять хладнокровие, так что невозмутимо долил молока в кофе и закурил. Ее это явно разозлило.

– Наглый сукин сын, да?

– Вопрос не по адресу. Моя мама, кстати, меня обожает.

– Вот как? И это причина, почему я не должна в вас стрелять?

Я очень надеялся, что она все же не станет упоминать о пистолетах и стрельбе, поскольку такая контора, как Министерство обороны, могла запросто напихать по всей квартире «жучков», но коль скоро она решила завести этот разговор, проигнорировать его я не мог.

– Позволено мне кое-что сказать прежде, чем вы нажмете на курок?

– Валяйте.

– Если бы я действительно намеревался воспользоваться оружием для убийства вашего отца, то почему его не было при мне вчера ночью, когда я посетил ваш дом?

– А может, было?

Я помедлил, отхлебнув кофе.

– Достойный ответ. Ладно, допустим, оно было при мне вчера ночью, тогда почему я не применил его против Райнера, когда тот ломал мне руку?

– А может, вы пытались? Может, именно поэтому он и ломал вам руку?

Господи, эта женщина начинала меня утомлять.

– Еще один достойный ответ. Ладно, тогда ответьте на еще один вопрос. Кто вам сообщил, что у меня нашли пистолет?

– Полиция.

– Не-а, – возразил я. – Возможно, ребята и представились вам полисменами, но на самом деле они не оттуда.

Пока я раздумывал, не броситься ли на нее, предварительно швырнув кружку с кофе, надобность в этом отпала. Глядя поверх ее плеча, я видел, как филеры Соломона осторожно чешут через гостиную: тот, что постарше, выставил перед собой здоровенный револьвер, вцепившись в него обеими руками; тот, что помоложе, радостно скалился. Я решил не мешать жерновам правосудия: пусть немного помелют.

– И вообще, неважно, кто мне об этом сообщил, – поставила точку Сара.

– Еще как важно. Одно дело, когда продавец в магазине убеждает тебя, что стиральная машина – просто чудо. И совсем другое, когда об этом вещает архиепископ Кентерберийский: мол, это Божье чудо, коли грязь удаляется даже при низких температурах. По-моему, разница огромная.

– Что вы хотите этим…

Она услышала их, когда те находились на расстоянии вытянутой руки. Она развернулась, и молодой профессиональным движением ухватил ее за кисть и вывернул бедняжке руку. Она тихонько взвизгнула, и пистолет выпал из ее пальцев.

Я поднял его с пола и передал, рукояткой вперед, старшему из провожатых. Страстно желая показать, какой я хороший мальчик. Жаль, что этого так никто и не оценил.

К тому времени, когда прибыли О"Нил и Соломон, мы с Сарой сидели, уютно воткнутые в диван, а филеры обрамляли дверь. Беседа не клеилась. Суета и беготня О"Нила мигом придали квартире густонаселенный вид. Я вызвался смотаться в ближайшую лавку за пирожными, но О"Нил продемонстрировал одну из своих самых свирепейших физиономий из серии «на моих плечах – судьба всего западного мира», так что все приутихли, а мы с Сарой дружно принялись изучать свои руки.

Пошептавшись о чем-то с провожатыми, которые тут же беззвучно исчезли, О"Нил принялся расхаживать взад-вперед по комнате, хватать одну вещь за другой и презрительно кривить губы. Он явно чего-то ждал – чего-то, чего в моей квартире не было и что вряд ли собиралось появиться из-за двери, – так что я демонстративно встал и направился к телефону. Звонок раздался ровно в ту же секунду, когда я протянул руку к трубке. Изредка, но в жизни случается и не такое.

Я поднял трубку.

– Нет, но мистер О"Нил здесь. А с кем имею честь?

– Позовите О"Нила, черт бы вас побрал!

Я обернулся. О"Нил уже спешил ко мне, требовательно простерев руку.

– А вот хрен тебе, – сказал я и повесил трубку.

Возникла небольшая заминка, но потом все словно с цепи сорвались. Соломон тащил меня обратно к дивану – не то чтобы грубо, но и не слишком-то вежливо, О"Нил что-то орал парочке провожатых, которые снова возникли в дверях, те орали друг на друга, а в углу опять надрывался телефон.

О"Нил схватил трубку и запутался в шнуре, который не желал подстраиваться под его замашки хозяина жизни. Сразу стало очевидно, что в мире, где обитает О"Нил, существуют шишки и покрупнее, как, например, этот неотесанный американец на другом конце провода.

Соломон толкнул меня обратно на диван рядом с Сарой, которая с непонятным отвращением сжалась. Нет, правда, в этом что-то есть – когда тебя ненавидит столько народу сразу, да еще в твоем собственном доме.

Минуту-другую О"Нил подобострастно кивал и поддакивал, затем крайне деликатно вернул трубку на место. И посмотрел на Сару.

– Мисс Вульф, – сказал он необычайно вежливо, – вам надлежит срочно явиться к мистеру Расселу Барнсу в американское посольство. Один из этих джентльменов вас доставит.

И О"Нил уставился на дверь, точно ожидая, что Сара вскочит с дивана и вприпрыжку помчится куда велено.

Но Сара не двинулась с места.

– А не засунул бы ты этот торшер себе в жопу, – сказала она.

Я рассмеялся.

Так уж вышло, что никто меня не поддержал, а О"Нил даже наградил меня одним из своих знаменитых взглядов. Но на этот раз конкуренцию ему составила Сара, уставившаяся на него просто с людоедской свирепостью.

– Я хочу знать, что вы собираетесь делать с этим человеком, – сказала она. И мотнула головой в мою сторону так яростно, что я решил попридержать свой смех.

– Мистер Лэнг – это наша забота, мисс Вульф, – ответил О"Нил. – У вас же свои собственные обязательства перед вашим государственным департаментом, так что…

– Вы ведь не из полиции, да?

Во взгляде О"Нила появилась неловкость.

– Нет, мы не из полиции, – ответил он очень осторожно.

– Что ж, тогда я хочу, чтобы прибыла полиция и арестовала этого человека за покушение на убийство. Он уже пытался убить моего отца и наверняка попытается снова.

О"Нил посмотрел на нее, на меня и, наконец, на Соломона. Казалось, ему срочно требуется чья-то поддержка, но вряд ли он мог рассчитывать на кого-то из нас.

– Мисс Вульф, мне поручено сообщить вам…

Он замолчал, словно никак не мог вспомнить, что же ему там поручено. Поморщив нос, он все же решился продолжить:

– Мне поручено сообщить вам, что ваш отец в настоящий момент является объектом следствия со стороны правительственных органов Соединенных Штатов Америки, осуществляемого при поддержке моего департамента, который, в свою очередь, является частью британского Министерства обороны. – Фраза увесисто брякнулась об пол, а мы продолжали сидеть, не шелохнувшись. – Так что не вам решать, выдвигать или нет против мистера Лэнга обвинения, а также предпринимать или нет какие-либо действия в отношении вашего отца и его деятельности.

Не могу сказать, что я большой спец в физиогномике, но даже я заметил, что у Сары нечто вроде шока. Цвет ее лица менялся на глазах – от серого к белому.

– Какой еще деятельности? И какого еще следствия?

– Мы подозреваем вашего отца, – наконец выдавил он из себя, – в транспортировке запрещенных веществ на территорию Европы и Северной Америки.

В комнате вдруг сразу стало очень тихо, все разом уставились на Сару. О"Нил прокашлялся.

– Ваш отец, мисс Вульф, занимается незаконными перевозками наркотиков.

Теперь настала ее очередь смеяться.

В траве скрывается змея.

Вергилий

Как все хорошее, – собственно, как и все плохое – закончилось и это. Клоны моего приятеля Соломона усадили Сару в очередной «ровер» и умчали в направлении Гросвенор-сквер, а О"Нил вызвал такси, которое приезжать не спешило, что позволило ему всласть поглумиться над моими личными вещами. Когда он наконец убрался, настоящий Соломон вымыл кружки, а затем предложил сходить куда-нибудь угоститься теплым, питательным пивком.

Было еще только половина шестого, но пивные уже вовсю стонали от нашествия юнцов в деловых костюмах, с нелепыми усишками и их болтовни о том, куда катится мир. Нам удалось отыскать свободный столик в баре небольшой гостиницы под вывеской «Двугорлый лебедь», где Соломон устроил настоящий спектакль расточительности, роясь по карманам в поисках мелочи. Я посоветовал ему списать пиво на служебные издержки, на что он тут же предложил мне запустить лапу в тридцать тысяч фунтов на моем счету. Мы бросили монету, и я проиграл.

– Безмерно обязан вам за вашу доброту, командир.

– На здоровье, Давид.

Мы присосались к бокалам, и я закурил.

Я ждал, что Соломон первым поделится своими наблюдениями о событиях прошедших суток, но ему, похоже, больше нравилось просто сидеть и слушать, как шумная компания риелторов за соседним столиком обсуждает автомобильную сигнализацию. Он умудрился сделать так, что я почувствовал, будто поход в бар – целиком и полностью моя идея. Меня такой поворот совсем не устраивал.

– Это ведь не просто дружеские посиделки?

– Дружеские посиделки?

– Тебе ведь велели вывести меня куда-нибудь, не так ли? По-приятельски похлопать по спине, угостить выпивкой, выяснить, не сплю ли я с принцессой Маргаритой?

Соломона всегда раздражали упоминания королевской семьи всуе, почему, собственно, я и затеял весь этот разговор.

– Я должен находиться рядом, сэр, – буркнул он наконец. – И я просто подумал, что будет веселее, если мы где-нибудь посидим за одним столиком.

Похоже, он решил, что ответил на мой вопрос.

– Что происходит, Давид?

– А что происходит?

– Скучноватым?

– Слушай, заткнись, а?! Ты же меня знаешь, Давид.

– Имею честь.

– Меня можно назвать кем угодно, но только не наемным убийцей.

Он глотнул пива и облизнул губы.

– Из моего опыта, командир, я знаю, что никого нельзя назвать наемным убийцей. До тех пор, пока он им не станет.

Пару секунд я смотрел ему в глаза.

– Я сейчас очень сильно ругнусь, Давид.

– Как вам будет угодно, сэр.

– Твою мать! Что ты хочешь этим сказать?

Риелторы переключились на тему женских сисек, этот неисчерпаемый источник веселья. Их гогот заставил меня почувствовать себя стосорокалетним стариком.

– Знаете, как у собачников? – заговорил Соломон. – «Что вы, мой песик совсем не кусается», – вечно твердят они. До тех пор, пока вдруг не приходится признать: «Сам не пойму, никогда с ним раньше такого не было». – Он заметил, что я хмурюсь. – Я просто хочу сказать, командир, что по-настоящему никто ни про кого ничего не знает. Ни про человека, ни про собаку. По-настоящему – никто.

Я со стуком опустил бокал на стол.

– Никто ни про кого ничего не знает? Надо же. То есть ты хочешь сказать, что, несмотря на те два года, что мы с тобой были не разлей вода, ты до сих пор не в курсе, могу я убить человека за деньги или нет?

Честно говоря, я немного расстроился. Хотя расстроить меня не так-то просто.

– А как вы думаете, я смог бы? – спросил Соломон. Веселая улыбочка по-прежнему гуляла на его губах.

– Смог ли бы ты убить человека за деньги? Нет, я так не думаю.

– Уверены?

– А зря, сэр. Я уже убил одного мужчину и двух женщин.

Я знал об этом. Я также знал, какой это для него тяжелый груз.

– Но не за деньги, – ответил я. – Это не было убийством.

– Я служу короне, командир. Правительство оплачивает мои закладные. И как ни крути, – а уж вы мне поверьте, крутил я и так и сяк, – смерть этих троих обеспечила хлеб на моем столе. Еще пинту?

Я не успел ничего ответить, а он уже направлялся к бару с моим пустым бокалом.

Наблюдая за тем, как он пробивает себе дорогу сквозь плотную массу агентов по недвижимости, я невольно поймал себя на воспоминаниях об играх в войну, в которые мы с Соломоном досыта наигрались в Белфасте.

Счастливые дни, редкие точки на фоне тягуче-печальных месяцев.

Шел 1986-й. Соломона вместе с дюжиной других столичных полицейских из особого отдела командировали для усиления облажавшихся «Королевских констеблей Ольстера». Долго доказывать, что он единственный, кто окупил свой авиабилет, Соломону не пришлось, а потому незадолго до окончания срока командировки ольстерцы, которым вообще-то трудно угодить, сами попросили его остаться на сверхсрочную и попытать силы в качестве мишени для лоялистов из парламента. Что он и сделал.

Я же в то время дослуживал свой последний, восьмой, армейский год – в полумиле от Соломона, в двух комнатушках над туристическим агентством под гордым названием «Свобода». Подвизался я в группе с рыкастым названием ГР-24 – одном из многочисленных подразделений военной разведки, конкурировавших тогда – да и сейчас наверняка тоже – за бизнес в Северной Ирландии. Так уж получилось, что остальные мои собратья по оружию почти все поголовно были выходцами из Итона, в контору заявлялись при галстуках, а каждый уик-энд летали в Шотландию – поохотиться на куропаток, и в результате большую часть свободного времени я проводил в компании Соломона, в основном в четырехколесных тарантайках со сломанными печками.

Однако время от времени мы все же выбирались на воздух и делали что-нибудь полезное. И за те девять месяцев, что мы провели вместе, я стал свидетелем не одного смелого и выдающегося поступка, совершенного Соломоном. Да, он забрал три жизни, но спас при этом не меньше десятка других, в том числе и мою.

Агенты по недвижимости давились от смеха, глядя на его коричневый плащ.

– Знаете, командир, Вульф – компания дурная, – сказал он.

Это была наша третья пинта, и Соломон расстегнул верхнюю пуговицу. Сохранись у меня верхняя пуговица, я сделал бы то же самое. Бар понемногу пустел, посетители расходились, кто – домой, к женам, кто – в кино. Я закурил очередную, уже не помню какую по счету сигарету.

– Из-за наркотиков?

– Из-за наркотиков.

– А разве должно быть что-то еще?

– Ну да. – Я поглядел через стол на Соломона. – Должно быть что-то еще, раз всем этим почему-то занимается не отдел по борьбе с наркотиками. Каким боком тут замешаны ваши люди? Вам что, больше нечем заняться? И вы решили покопаться по помойкам?

– Я ничего такого не говорил.

– Ну еще бы.

Соломон помолчал, взвешивая свои слова, и, по всей видимости, нашел кое-какие из них несколько тяжеловатыми.

– Один очень богатый человек, крупный бизнесмен, приезжает к нам в страну с желанием инвестировать. В Министерстве торговли и промышленности ему суют бокал хереса и кучу глянцевых брошюр, и человек переходит к делу. Говорит, что собирается заняться производством изделий из металлопластика в широком ассортименте, и не будет ли у кого возражений, если он построит полдюжины заводов в Шотландии и северо-восточной части Англии? Кое-кто из министерских чинуш чуть не обделывается от восторга, и новоявленному инвестору тут же предлагают субсидий на пару сотен миллионов плюс постоянное разрешение на парковку в Челси. Честно говоря, даже не знаю, что круче.

Отхлебнув пива, Соломон вытер губы тыльной стороной ладони. Было заметно, что он злится.

– Проходит какое-то время. Чек обналичен, заводы гудят – и вот тут в Уайтхолле неожиданно звонит телефон. Международный звонок из Вашингтона. Вы что там, не в курсе, что ваш богатый бизнесмен, ну, тот, что клепает всякие пластмассовые штучки, попутно промышляет еще и перевозками огромных партий опиума из Азии? О боже, откуда, конечно, мы не знали, огромное спасибо, что предупредили, привет жене и детишкам. Паника. Что делать?! Ведь богатый бизнесмен уже крепко сидит на огромной куче наших денежек и обеспечивает работой три тысячи наших сограждан.

Тут у Соломона словно закончилась батарейка, как будто дальше контролировать свою злость было выше его сил. Но я ждать не мог.

– А дальше собирается некий комитет из не особенно здравомыслящих леди и джентльменов, которые поднапрягают свои заплывшие жиром мозги и, посовещавшись, принимают решение относительно возможных вариантов дальнейших действий. И получается такой список: не делаем ничего, ничего не делаем или звоним в «999» и зовем на помощь дурачка-констебля. Единственное, правда, в чем они единогласно убеждены, – так это то, что последний вариант им нравится меньше всего, а вернее, не нравится вовсе.

– И О"Нил?..

– Да, дело поручают О"Нилу. Надзор. Локализация. Контроль за ущербом. Называйте, блин, как хотите. – В лексиконе Соломона «блин» являлся грязнейшим из ругательств. – Но ничего из этого списка не должно иметь ни малейшего отношения к Александру Вульфу. Разумеется.

– Разумеется, – повторил я. – И где же Вульф сейчас?

Соломон взглянул на свои часы.

– В настоящий момент он в кресле 6С «Боинга-747» компании «Бритиш эруэйз», следует маршрутом Вашингтон–Лондон. И если у него хватит здравого смысла, то он закажет говядину по-веллингтонски. Хотя, возможно, Вульф предпочитает рыбу, но я лично в этом сомневаюсь.

– А кино какое?

– «Пока ты спал».

– Я впечатлен.

– Детали – мое божество, командир. Работенка, может, и паршивая, но это вовсе не означат, что делать ее нужно так же паршиво.

Мы дружно отхлебнули и, расслабившись, замолчали. Но я все равно должен был спросить.

– Послушай, Давид…

– К вашим услугам, командир.

– Может, ты все-таки объяснишь, какова во всем этом моя роль? – В его взгляде легко читалось «вам лучше знать», так что я решил подхлестнуть лошадей. – Я имею в виду, кто хочет его смерти и зачем представлять дело так, будто убийца – я?

Соломон осушил кружку.

– Зачем – я сам не знаю, – ответил он. – А насчет «кто», мы склонны думать, что это ЦРУ.

Ночью я ворочался – сначала немного, потом чуть поактивнее – и даже пару раз вставал, чтобы записать на мой налогово-рентабельный диктофон ряд идиотских монологов о состоянии дел. Кое-что во всей этой истории меня беспокоило, кое-что – даже пугало, но более всего не давал покоя один элемент. По имени Сара Вульф.

Поймите меня правильно: я вовсе не влюбился в нее. Да и с чего бы? В конце концов, в ее обществе я провел всего-то пару часов, не более, причем ни один из этих часов никак не назовешь приятным. Нет, я определенно не влюбился в нее. Меня не заведешь парой светло-серых глазок и взбитыми каштановыми локонами. Господи.

В девять утра я уже затягивал свой клубный галстук и застегивал пуговично-некомплектный блейзер, а в половине десятого – давил кнопку звонка в справочной Национального Вестминстерского банка в Суисс-Коттедже. Никакого четкого плана действий у меня не было, но, как мне казалось, с моральной точки зрения неплохо было бы взглянуть в глаза моему банковскому менеджеру – хотя бы раз за минувшие десять лет. Пусть даже деньги на моем счету и не были моими.

Меня попросили подождать в приемной перед кабинетом менеджера, вручив пластиковый стаканчик с таким же пластиковым кофе, причем настолько горячим, что пить его было просто невозможно, и ставшим чуть не ледяным через какую-то сотую долю секунды. Я как раз пытался избавиться от мерзкого пойла, воспользовавшись стоявшим в углу бочонком с фикусом, когда из-за двери кабинета возникла рыжеволосая голова какого-то парнишки лет максимум девяти, кивком пригласившая меня проходить и представившаяся Грэмом Халкерстоном, заведующим отделением.

– Итак, чем могу быть вам полезен, мистер Лэнг? – сказал он, устраиваясь за таким же юным и рыжим столом.

Я принял то, что мне казалось настоящей бизнесменской позой: развалился на стуле напротив и расправил галстук.

– Что ж, мистер Халкерстон, мне бы хотелось получить информацию о денежной сумме, недавно поступившей на мой счет.

Он мельком взглянул на компьютерную распечатку на столе.

– Вы имеете в виду денежный перевод от седьмого апреля?

– Седьмого апреля, – повторил я с осторожностью, изо всех сил стараясь не перепутать его с другими платежами в размере тридцати тысяч фунтов, полученными мною за тот месяц. – Да. Похоже, это именно он.

Завотделением кивнул.

– Двадцать девять тысяч четыреста одиннадцать фунтов и семьдесят шесть пенсов. Вы не думали куда-нибудь вложить эти деньги, мистер Лэнг? Мы могли бы предложить вам целый ряд высокоэффективных финансовых продуктов, которые удовлетворят все ваши потребности.

– Мои потребности?

– Ну да. Простота доступа, высокие процентные ставки, выплаты дивидендов каждые шестьдесят дней, на ваше усмотрение.

Было даже как-то странно, что живой человек пользуется подобными словесными конструкциями. Вплоть до сего момента такие выражения я встречал лишь на рекламных плакатах.

– Отлично, – сказал я. – Просто великолепно. Однако на сегодняшний день, мистер Халкерстон, мои потребности весьма скромны: чтобы вы хранили мои денежки в надежном помещении с достойным замком на двери. (Он тупо уставился на меня.) Сейчас же меня больше интересует источник этого денежного перевода. (Выражение его лица из тупого сделалось совершенно тупым.) Кто подарил мне эти деньги, мистер Халкерстон?

Добровольные пожертвования, судя по всему, нечастое явление в банковской жизни, так что понадобилось еще какое-то время, прежде чем тупые взгляды сменились шуршанием бумагами и до Халкерстона наконец-то дошло, чего от него хотят.

– Платеж произвели наличными, – сообщил он, – так что фактических данных об источнике у меня под рукой нет. Но если вы буквально секундочку подождете, я постараюсь представить вам копию приходного ордера.

Он нажал какую-то кнопку и вызвал какую-то Джинни, вскоре исполнительно процокавшую в кабинет с папкой под мышкой. Покуда Халкерстон пролистывал содержимое, я сидел, размышляя над тем, как это Джинни удается удерживать голову прямо, учитывая тяжеленные пласты косметики, размазанные по ее лицу. Вполне возможно, что где-то там, очень глубоко под толстым слоем шпатлевки, скрывалась вполне миленькая мордашка. Хотя там запросто могло оказаться и что-нибудь вроде тоскливой физиономии Дирка Богарда. К сожалению, об этом я так никогда и не узнаю.

– Ну вот, пожалуйста, – сказал Халкерстон. – Имя плательщика пропущено, но зато есть подпись. Оффер. Или Оффи. Да, точно. Т. Оффи.

Адвокатская контора Полли располагалась в «Среднем темпле». Насколько я помнил из наших разговоров, это было где-то рядом с Флит-стрит, куда я в итоге и добрался на такси. Не могу сказать, что это мой обычный способ передвижения по городу, но в банке я решил, что нет ничего дурного в том, чтобы снять пару сотен из своих кровавых денежек на мелкие расходы.

Сам Полли заседал в суде, на слушании дела о дорожном происшествии со скрывшимся виновником, где и выступал в настоящий момент в роли живой тормозной колодки на колесе правосудия. Так что мне не удалось получить беспрепятственный доступ во владения Милтона Кроули Спенсера. Как раз наоборот, пришлось подвергнуться настоящему допросу секретаря относительно природы моей «проблемы». К тому моменту, когда он закончил, я чувствовал себя хуже, чем после посещения венерологического диспансера.

Только не подумайте, что я частый гость в тех краях.

После предварительной проверки мне предложили подождать в приемной, заваленной старыми номерами «Экспрешнз», журнала для счастливых обладателей карточек «Америкэн экспресс». Где я и торчал, читая про брючников с Джермин-стрит, шьющих на заказ; носочников из Нортгемтона; шляпников из Панамы; про то, насколько велики шансы Керри Пакера выиграть в этом году чемпионат по поло имени Вдовы Клико, – словом, я не на шутку увлекся изнанкой истории, в которой все мы живем, – ровно до того мига, пока не вернулся секретарь.

Нахально вздернув брови, он проводил меня в большую, отделанную дубом комнату, три стены которой занимали стеллажи, заставленные томами дел из разряда «Королева против Всего Остального Мира», а вдоль четвертой тянулся ряд деревянных картотечных шкафчиков. На столе я заметил фотографию трех мальчишек, выглядевших так, словно их купили по одному и тому же каталогу, а рядом – фото Дэниса Тэтчера с автографом. Я как раз обдумывал, с какой стати обе фотографии развернуты к входной двери, когда открылась дверь в боковой стене и пред моими очами предстал сам мистер Спенсер собственной персоной.

Ах, что это было за явление! Рекс Харрисон , только выше ростом, благообразная седина, очки-«полумесяцы» и рубашка, сиявшая так ослепительно, точно через нее пропустили электричество. Я даже не заметил, когда он успел запустить секундомер. Наверное, когда садился за стол.

– Простите, что заставил ждать, мистер Финчам. Пожалуйста, присаживайтесь.

Он повел рукой, словно предлагая мне самому сделать выбор, но стул был всего один. Я присел, но тут же вскочил как ужаленный, поскольку из стула вырвался самый настоящий вопль скрипучего, разламывающегося дерева. Вопль был таким пронзительным, таким отчаянным, что я живо представил себе, как люди на улице останавливаются и задирают голову, раздумывая, не вызвать ли полицию. Но Спенсер, похоже, не обратил на него никакого внимания.

– Не помню, чтобы мы встречались в клубе, – проговорил он, сверкнув улыбкой в миллион долларов.

Я снова присел – под очередной вопль стула – и попытался найти положение, при котором нашу беседу можно было хоть как-то слышать на фоне воющей древесины.

– В клубе? – удивленно переспросил я и проследил за его рукой, нацеленной мне в живот. – Ах, вы имеете в виду «Гаррик»?

Он кивнул, продолжая улыбаться.

– Ну, к сожалению, я не столь часто выбираюсь в город, как хотелось бы.

И я взмахнул рукой так, словно мой взмах подразумевал пару тысяч акров в Уилтшире и псарню с лабрадорами. Его ответный кивок предполагал, что он живо представляет себе всю эту картину и с удовольствием заскочит поужинать как-нибудь в следующий раз, когда будет за городом.

– Итак, чем я могу вам помочь?

– Ну, дело, в общем, достаточно деликатное…

Однако он очень плавно прервал мое вступление:

– Поверьте, мистер Финчам, если когда-нибудь наступит день, когда в этот кабинет войдет клиент или клиентка и скажет, что его или ее дело не деликатное, я навсегда повешу свой парик на гвоздик в кладовке.

Судя по выражению его лица, предполагалось, что я должен воспринять это как удачную шутку. Но единственное, о чем я в тот момент подумал, – мне эта шутка, вероятно, обойдется минимум в тридцатник.

– Что ж, вы меня очень утешили. – Мы мило улыбнулись друг другу, и я продолжил: – Дело в следующем. Один мой друг недавно рассказал мне, какую неоценимую помощь вы оказали ему, познакомив кое с кем из людей весьма необычной квалификации.

Как я и предполагал, в комнате повисла пауза.

– Понятно, – сказал наконец Спенсер. Его улыбка слегка поблекла, очки перекочевали на стол, а подбородок задрался градусов эдак на пять. – Не будете ли вы столь любезны сообщить мне имя вашего друга?

– Я предпочел бы не называть его. Пока. Он сказал, что ему нужен был… ну, кто-то вроде телохранителя. Человек, готовый исполнять довольно нестандартные обязанности. И вы снабдили его кое-какими именами.

Спенсер откинулся на спинку стула, изучая меня оценивающим взглядом. С головы до пят. Мне стало понятно, что беседа окончена и он прикидывает, как бы поизящнее намекнуть мне на это. Немного погодя Спенсер медленно втянул воздух, его нос самой изящной выделки шевельнулся.

– Мистер Финчам, судя по всему, у вас создалось неверное представление о тех услугах, которые мы предоставляем нашим клиентам. Мы – юридическая контора. Мы – адвокаты. Мы аргументируем прецеденты в суде. В этом заключаются наши должностные обязанности. Мы не бюро по трудоустройству. Мне кажется, здесь какая-то путаница. Поверьте, я очень рад, что именно у нас ваш друг получил желаемое. Но надеюсь и, скажу даже больше, я уверен, что его пожелания касались исключительно юридической консультации, которую мы смогли ему оказать, и никоим образом не были связаны с какими-либо рекомендациями по части поиска персонала. – В его устах слово «персонал» прозвучало как нечто гадкое и отвратительное. – Возможно, вам стоит еще раз обратиться к вашему другу, который, нисколько не сомневаюсь, снабдит вас необходимой информацией.

– В этом-то и загвоздка, – ответил я. – Мой друг уехал.

Наступило молчание. Спенсер медленно прищурился. Все-таки есть что-то необъяснимо оскорбительное в медленном прищуре. Мне ли не знать: сам не раз пользовался этим приемчиком.

– В приемной к вашим услугам есть телефон.

– Он не оставил номера.

– Что ж, мистер Финчам, тогда, увы, это ваши трудности. А теперь, если позволите…

С этими словами он снова нацепил очки на нос и погрузился в изучение бумаг.

– Моему другу, – сказал я, – нужен был кто-то, кто согласился бы кое-кого убить.

Очки на стол, подбородок вверх.

– Конечно.

Долгая пауза.

– Конечно, – повторил он снова. – Одно это уже само по себе является противоправным действием, так что совершенно невероятно, чтобы ваш друг, мистер Финнам, мог получить помощь в нашей весьма уважаемой фирме…

– А он как раз уверял, что вы ему очень и очень помогли…

– Мистер Финчам, я буду с вами откровенен. – Голос его зазвучал гораздо жестче, и я подумал, как, наверное, занятно было бы понаблюдать за ним в суде. – У меня сложилось такое подозрение, что вы, вероятно, пришли сюда сыграть роль некоего agent provocateur. – Его французский был уверенным и безупречным. Ну естественно, вилла в Провансе, не меньше. – Из каких соображений, я сказать не берусь, да меня это не особенно интересует. Как бы там ни было, с этого момента я отказываюсь продолжать наш разговор.

– Понимаю: только в присутствии адвоката.

– Всего хорошего, мистер Финчам.

Очки на нос.

– Мой друг также сказал, что именно вы лично улаживали все вопросы оплаты его нового работника.

Без комментариев.

Я знал, что никаких ответов со стороны мистера Спенсера больше не предвидится, и тем не менее решил надавить еще разок.

– Еще мой друг сказал, что именно вы подписали платежное поручение. Собственноручно.

– Мистер Финчам, простите, но меня начинают утомлять новости о вашем друге. Повторяю еще раз: всего хорошего.

Я встал. Стул отозвался воплем облегчения.

– Предложение насчет телефона еще в силе?

Он даже не поднял глаз.

– Стоимость звонка будет приплюсована к вашему счету.

– Какому счету? – удивился я. – За что? Я не получил от вас ровным счетом ничего.

– Вы получили мое время, мистер Финчам. И если вы не имеете желания им воспользоваться, то это сугубо ваше личное дело.

Я открыл дверь.

– Что ж, спасибо, мистер Спенсер. Да, кстати… – Я выждал, пока он посмотрит в мою сторону. – В «Гаррике» поговаривают, будто вы шулер и мухлюете в бридж. Я, конечно, сказал парням, что все это полная чушь и брехня, но вы же знаете, как оно бывает. Парни почему-то вбили это себе в голову. А я подумал, что вам стоит об этом знать.

Жалкий ход, согласен. Но в тот момент ничего лучше в голову не пришло.

Секретарь сразу почуял, что я отнюдь никакая не persona grata, и раздраженно сообщил, что счет за оказанные услуги поступит мне в течение ближайших нескольких дней.

Поблагодарив его за любезность, я повернулся к лестнице. И тут заметил еще кое-кого, кто следовал моему недавнему примеру – продирался сквозь старые номера «Экспрешнз», журнала для счастливых обладателей карточек «Америкэн экспресс».

Толстеньких коротышек в серых костюмах на свете предостаточно.

Толстеньких коротышек в серых костюмах, чьи мошонки мне довелось сдавливать в баре амстердамского отеля, гораздо меньше.

Я бы даже сказал, их ничтожно мало.

Возьми соломинку, подбрось –

И ты поймешь, откуда дует ветер.

Джон Селден

Следить за кем-то, да еще так, чтобы он этого не заметил, вовсе не такое уж и плевое дело, как любят показывать в кино. Поверьте, у меня есть кое-какой опыт профессиональной слежки. И, кстати, еще гораздо больший опыт профессиональных возвращений в контору со словами «мы его потеряли». Если жертва преследования не глухая, не слепая и не хромая, то потребуется не меньше десятка людей плюс тысяч на пять хорошего коротковолнового оборудования, чтобы добиться мало-мальски приличного успеха.

Проблема с Маккласки состояла как раз в том, что он, выражаясь жаргонным языком, оказался «игроком», то есть человеком, во-первых, знающим, что он – мишень, а во-вторых, имеющим некоторое представление о том, что с этим делать. Я не мог рисковать и подходить слишком близко. Единственный способ в подобных ситуациях – передвигаться перебежками: отставать на ровных участках и нестись сломя голову всякий раз, когда он сворачивает за угол, вовремя притормаживая на тот случай, если ему вдруг вздумается вернуться назад. Подобный метод, безусловно, был совершенно недопустим для профессионала, даже самого неопытного: ведь жертву кто-то мог страховать, и этот кто-то рано или поздно, но обязательно обратил бы внимание на придурка, который то разгоняется как чокнутый, то едва переставляет ноги, а то и вовсе пялится лунатиком во все витрины подряд.

Первый отрезок дистанции мы преодолели довольно легко. Маккласки вразвалочку проковылял от Флит-стрит в направлении Стрэнда, но, добравшись до «Савойя», вдруг стремительно перебежал через дорогу и свернул на север, к «Ковент-Гарден». Там он послонялся среди мириадов совершенно бессмысленных лавчонок и не меньше пяти минут простоял, наблюдая за уличным жонглером перед Актерской церковью. После чего, со свежими силами, шустро почесал в сторону Сент-Мартинз-лейн, неожиданно перешел на Лестер-сквер, а затем попытался обвести меня вокруг пальца, резко свернув на юг, к Трафальгарской площади.

К тому времени, когда мы достигли нижней части Хеймаркета, с меня сошло десять потов и я мысленно умолял его взять наконец такси. Но он послушался, лишь когда мы добрались до Нижней Риджент-стрит. Пробившись в агонии секунд двадцать, я поймал другое такси.

Да-да, разумеется, это была другая машина. Даже шпик-любитель знает, что нельзя запрыгивать в одно такси с человеком, за которым следишь.

Оказавшись на заднем сиденье, я проорал водителю: «Следуйте за тем такси» – и лишь потом сообразил, насколько странно, должно быть, слышать такие вещи в реальной жизни. Но таксист, похоже, так не считал:

– Он что, трахает твою жену? Или ты его?

Я захохотал так, словно это была одна из самых удачных шуток, что я слышал за последние несколько лет, – кстати, именно подобным образом и нужно вести себя с таксистами, если хотите, чтобы вас доставили в нужное место, да еще и самым кратчайшим маршрутом.

Маккласки вышел у гостиницы «Ритц», но, похоже, велел водителю дожидаться, не выключая счетчик. Я дал ему три минуты форы, прежде чем сделать то же самое, но стоило мне открыть дверцу, как Маккласки стремглав выскочил из гостиницы, прыгнул в свое такси, и мы снова тронулись в путь.

Какое-то время мы ползли по Пикадилли, после чего свернули направо – на узкие, пустынные и совершенно неизвестные мне улочки. Что-то вроде тех, где искусные портняжки вручную мастрячат трусы для владельцев карточек «Америкэн экспресс».

Я наклонился сказать водителю, чтобы не слишком приближался, но для него все это явно было не в новинку, либо он не раз видел такое по ящику, так что мы держали вполне приличную дистанцию.

Такси Маккласки притормозило на Корк-стрит. Я пронаблюдал, как он расплачивается за проезд, и велел моему таксисту тихонько просочиться мимо и высадить меня ярдах в двухстах вниз по улице.

По счетчику вышло шесть фунтов. Я протянул в окошко десятку и еще какое-то время вынужден был наблюдать спектакль под названием «Боюсь, у меня не будет сдачи» с лицензированным водителем такси номер 99102 в главной роли, прежде чем выбрался наконец из машины.

За эти пятнадцать секунд Маккласки успел испариться. Нет, ну это же надо! Протаскаться за ним двадцать минут и пять миль – и потерять на последних двухстах ярдах. Что ж, и поделом мне: нечего было жмотничать с чаевыми.

Оказалось, что Корк-стрит – это сплошь одни картинные галереи. Причем по большей части с огромными витринами, а у витрин, как я успел заметить, есть одна интересная особенность: в них хорошо видно не только снаружи, но и изнутри. То есть вы понимаете, что я не мог просто ходить по улице и, вжимаясь носом в стекла, таращиться в нутро каждой галереи. Поэтому я решил положиться на случай. Оценив место, где Маккласки вылез из такси, я решительно направился к ближайшей двери.

Она была заперта.

Я стоял, глядя на часы и пытаясь сообразить, во сколько же, если не в двенадцать, могут открываться картинные галереи, когда из сумрака помещения вдруг нарисовалась блондинка в изящном черном платьице типа ночнушки и отодвинула щеколду. Гостеприимно улыбаясь, она распахнула передо мной дверь, и внезапно выяснилось, что у меня просто нет другого выбора, как войти внутрь. Мои надежды отыскать Маккласки угасали с каждой секундой.

Одним глазом продолжая наблюдать за витриной, я вступил в полумрак магазинчика. Похоже, кроме блондинки, внутри больше никого не было. Чему я совершенно не удивился, стоило мне взглянуть на картины.

– Вы знаете Теренса Гласса?

Посвящается моему отцу

Я глубоко признателен Стивену Фраю, писателю и актеру, за его комментарии; Ким Харрис и Саре Уильямс - за всепоглощающе тонкий вкус и большой ум; моему литературному агенту Энтони Гоффу - за его безграничную поддержку; моему театральному агенту Лорен Гамильтон - за то, что была не против, чтобы у меня имелся еще и литературный агент, а также моей жене Джо - за все то, из чего можно создать книгу, куда как подлиннее этой.

Часть первая

1

Я встретил утром человека, И умирать он не желал.

П. С. Стюарт

Представьте, что вам нужно сломать кому-то руку.

Левую или правую - неважно. Главное - сломать, потому что, не сломай вы ее… ну, в общем, это тоже неважно. Скажем, не сломай вы ее - и случится что-то очень нехорошее.

Вопрос в следующем: как ломать? Быстро - хрясь, ой, простите, дайте-ка я помогу вам наложить временную шину - или растянуть дело минут эдак на восемь - по чуть-чуть, едва заметно наращивая нажим, пока боль не превратится в нечто розово-бледное, остро-тупое и в целом такое невыносимое, что хоть волком вой?

Вот-вот. Совершенно верно. Самый правильный, точнее, единственно правильный ответ: покончить с этой бодягой как можно скорее. Ломаешь руку, хлопаешь рюмашку - и ты снова добропорядочный гражданин. Другого ответа и быть не может.

Разве что.

Разве что разве что разве что…

Что, если ненавидеть человека по ту сторону руки? В смысле, по-настоящему, страшно ненавидеть?

Вот что мне сейчас требовалось обдумать.

Я говорю «сейчас», но имею в виду «тогда»: в тот момент, что я сейчас описываю. За крошечную - и еще какую, мать ее, крошечную - долю секунды до того, как кисть доползет до затылка, а левая плечевая кость разломится как минимум на два, а то и больше, едва цепляющихся друг за друга куска.

Видите ли, рука, о которой идет речь, моя. Не какая-нибудь там абстрактная, философская рука. Кость, кожа, волоски, белый шрамик на локте - память о встрече с раскаленным обогревателем в гейтсхиллской начальной школе, - все это принадлежит не кому-нибудь, а мне. И теперь близится тот миг, когда стоит задуматься: а вдруг человек, что стоит у меня за спиной и с почти сексуальной нежностью тянет мою руку все выше и выше вдоль позвоночника, - вдруг он ненавидит меня?

И он возится уже вечность.

Фамилия его была Райнер. Имя - неведомо. По крайней мере, мне, а значит, и вам, скорее всего, тоже. Полагаю, кто-то где-то наверняка знает его имя: ведь кто-то же крестил его этим именем, звал этим именем к завтраку, учил писать его по буквам; а кто-то другой наверняка выкрикивал это имя в пивнушке, предлагая выпить; или нашептывал во время секса; или вписывал в соответствующую графу страхового полиса. Я знаю - все это когда-то обязательно было. Просто трудно сейчас это представить себе - вот и все.

Райнер, как я прикидывал, был лет на десять постарше меня. Что вполне нормально. И ничего плохого в том нет. На свете полно людей старше меня на десять лет, с кем у меня сложились добрые и теплые отношения, без намека на выламывание рук. Да и вообще, все, кто старше меня на десять лет, в большинстве своем люди просто замечательные. Но Райнер, ко всему прочему, был еще и на три дюйма выше, фунтов на шестьдесят тяжелее и, по меньшей мере, на восемь - не знаю, чем там меряют свирепость, - единиц свирепее меня. Он был безобразнее автостоянки: огромный, безволосый череп с множеством бугров и впадин, словно воздушный шар, под завязку набитый гаечными ключами; а приплюснутый боксерский нос - видимо, вбитый когда-то в физиономию хорошим ударом левой руки, а может, и левой ноги - расплывался эдакой кривобокой дельтой под ухабистым берегом лба.