– Будет буря, товарищ.
Да, капрал, будет сильная буря. Я хорошо знаю этот восточный ветер. Ночь на море будет очень беспокойная.
Святой Иосиф пусть хранит наших моряков. Рыбаки успели все убраться…
Однако посмотрите: вон там, кажется, я видел парус.
Нет, это мелькнуло крыло птицы. От ветра можешь скрыться за зубцами стены… Прощай. Смена через два часа…
Капрал ушел, часовой остался на стенке небольшого форта, со всех сторон окруженного колыхающимися валами.
Действительно, близилась буря. Солнце садилось, ветер все крепчал, закат разгорался пурпуром, и, по мере того как пламя разливалось по небу,- синева моря становилась все глубже и холоднее. Кое-где темную поверхность его уже прорезали белые гребни валов, и тогда казалось, что это таинственная глубь океана пытается выглянуть наружу, зловещая и бледная от долго сдержанного гнева.
На небе тоже водворялась торопливая тревога. Облака, вытянувшись длинными полосами, летели от востока к западу и там загорались одно за другим, как будто ураган кидал их в жерло огромной раскаленной печи.
Дыхание близкой грозы уже веяло над океаном.
Над темной зыбью, точно крыло испуганной птицы, мелькал парус: запоздалый рыбак, убегая перед бурей, видимо, не надеялся уже достигнуть отдаленного берега и направил свою лодку к форту.
Дальний берег давно утонул в тумане, брызгах и сумерках приближавшегося вечера. Море ревело глубоко и протяжно, и вал за валом катился вдаль к озаренному еще горизонту. Парус мелькал, то исчезая, то появляясь. Лодка лавировала, трудно побеждая волны и медленно приближаясь к острову. Часовому, который глядел на нее со стены форта, казалось, что сумерки и море с грозной сознательностью торопятся покрыть это единственное суденышко мглою, гибелью, плеском своих пустынных валов.
В стенке форта вспыхнул огонек, другой, третий. Лодки уже не было видно, но рыбак мог видеть огни - несколько трепетных искр над беспредельным взволнованным океаном.
Полное собрание сочинений В. Г. Короленко (1914) т. 4. - СПб.:Т-во А. Ф. Маркс, 1914. Сверено по Короленко В. Г. и др. Повести и рассказы. - М.: Дет. лит., 1983. - С. 212-220. - (Б-ка мировой лит-ры для детей, т. 14).МГНОВЕНИЕ Очерк I
Будет буря, товарищ.
Да, капрал, будет сильная буря. Я хорошо знаю этот восточный ветер. Ночь на море будет очень беспокойная.
Святой Иосиф пусть хранит наших моряков. Рыбаки успели все убраться…
Однако посмотрите: вон там, кажется, я видел парус.
Нет, это мелькнуло крыло птицы. От ветра можешь скрыться за зубцами стены… Прощай. Смена через два часа…
Капрал ушёл, часовой остался на стенке небольшого форта, со всех сторон окружённого колыхающимися валами.
Действительно, близилась буря. Солнце садилось, ветер всё крепчал, закат разгорался пурпуром, и по мере того как пламя разливалось по небу, - синева моря становилась всё глубже и холоднее. Кое-где тёмную поверхность его уже прорезали белые гребни валов, и тогда казалось, что это таинственная глубь океана пытается выглянуть наружу, зловещая и бледная от долго сдержанного гнева.
На небе тоже водворялась торопливая тревога. Облака, вытянувшись длинными полосами, летели от востока к западу и там загорались одно за другим, как будто ураган кидал их в жерло огромной раскалённой печи.
Дыхание близкой грозы уже веяло над океаном.
Над тёмной зыбью, точно крыло испуганной птицы, мелькал парус: запоздалый рыбак, убегая перед бурей, видимо, не надеялся уже достигнуть отдалённого берега и направил свою лодку к форту.
Дальний берег давно утонул в тумане, брызгах и сумерках приближавшегося вечера. Море ревело глубоко и протяжно, и вал за валом катился вдаль к озарённому ещё горизонту. Парус мелькал, то исчезая, то появляясь. Лодка лавировала, трудно побеждая волны и медленно приближаясь к острову. Часовому, который глядел на неё со стены форта, казалось, что сумерки и море с грозной сознательностью торопятся покрыть это единственное судёнышко мглою, гибелью, плеском своих пустынных валов.
В стенке форта вспыхнул огонёк, другой, третий. Лодки уже не было видно, но рыбак мог видеть огни - несколько трепетных искр над беспредельным, взволнованным океаном.
Стой! Кто идёт?
Часовой со стены окликает лодку и берет её на прицел.
Но море страшнее этой угрозы. Рыбаку нельзя оставить руль, потому что волны мгновенно бросят лодку на камни… К тому же старые испанские ружья не очень метки. Лодка осторожно, словно плавающая птица, выжидает прибоя, поворачивается на самом гребне волны и вдруг опускает парус… Прибоем её кинуло вперёд, и киль скользнул по щебню в маленькой бухте.
Кто идёт? - опять громко кричит часовой, с участием следивший за опасными эволюциями лодки.
Брат! - отвечает рыбак, - отворите ворота ради святого Иосифа. Видишь, какая буря!
Погоди, сейчас придёт капрал.
На стене задвигались тени, потом открылась тяжёлая дверь, мелькнул фонарь, послышались разговоры. Испанцы приняли рыбака. За стеной, в солдатской казарме, он найдёт приют и тепло на всю ночь. Хорошо будет вспоминать на покое о сердитом грохоте океана и о грозной темноте над бездной, где ещё так недавно качалась его лодка.
Дверь захлопнулась, как будто форт заперся от моря, по которому, таинственно поблёскивая вспышками фосфорической пены, набегал уже первый шквал широкою, во всё море, грядою.
А в окне угловой башни неуверенно светил огонёк, и лодка, введённая в бухту, мерно качалась и тихо взвизгивала под ударами отражённой и разбитой, но всё ещё крепкой волны.
В угловой башне была келья испанской военной тюрьмы. На одно мгновение красный огонёк, светивший из её окна, затмился, и за решёткой силуэтом обрисовалась фигура человека. Кто-то посмотрел оттуда на тёмное море и отошёл. Огонек опять заколебался красными отражениями на верхушках валов.
Это был Хуан-Мария-Хозе-Мигуэль-Диац, инсургент и флибустьер. В прошлое восстание, испанцы взяли его в плен и приговорили к смерти, но затем, по прихоти чьего-то милосердия, он был помилован. Ему подарили жизнь, то есть привезли на этот остров и посадили в башню. Здесь с него сняли оковы. Они были не нужны: стены были из камня, в окне - толстая железная решётка, за окном - море. Его жизнь состояла в том, что он мог смотреть в окно на далёкий берег… И вспоминать… И, может быть, ещё - надеяться.
Первое время, в светлые дни, когда солнце сверкало на верхушках синих волн и выдвигало далёкий берег, он подолгу смотрел туда, вглядываясь в очертания родных гор, в выступавшие неясными извилинами ущелья, в чуть заметные пятнышки далёких деревень… Угадывал бухты, дороги, горные тропинки, по которым, казалось ему, бродят лёгкие тени и среди них одна, когда-то близкая ему… Он ждал, что в горах опять засверкают огоньки выстрелов с клубками дыма, что по волнам оттуда, с дальнего берега, понесутся паруса с родным флагом возмущенья и свободы. Он готовился к этому и терпеливо, осторожно, настойчиво долбил камень около ржавой решётки.
Но годы шли. На берегу всё было спокойно, в ущельях лежала синяя мгла, от берега отделялся лишь небольшой испанский сторожевой катер, да мирные рыбачьи суда сновали по морю, как морские чайки за добычей…
Понемногу всё прошлое становилось для него, как сон. Как во сне, дремал в золотистом тумане усмирившийся берег, и во сне же бродили по нем призрачная тени давно прошедшего… А когда от берега отделялся дымок и, разрезая волны, бежал военный катер, - он знал: это везут на остров новую смену тюремщиков и стражи…
И ещё годы прошли в этой летаргии. Хуан-Мария-Мигуэль-Хозе-Диац успокоился и стал забывать даже свои сны. Даже на дальний берег он смотрел уже с тупым равнодушием и давно уже перестал долбить решетку… К чему?..
Только когда поднимался восточный ветер, особенно сильный в этих местах, и волны начинали шевелить камнями на откосе маленького острова, - в глубине его души, как эти камни на дне моря, начинала глухо шевелиться тоска, неясная и тупая. От затянутого мглою берега, казалось ему, опять отделяются какие-то тени и несутся над морскими валами, и кричат о чём-то громко, торопливо, жалобно, тревожно… Он знал, что это кричит только море, но не мог не прислушиваться невольно к этим крикам… И в глубине его души поднималось тяжёлое, тёмное волнение.
В его каморке от угла к углу, по диагонали, была обозначена в каменном полу углублённая дорожка. Это он вытоптал босыми ногами камень, бегая в бурные ночи по своей клетке. Порой в такие ночи он опять царапал стену около решётки. Но в первое же утро, когда море, успокоившись, ласково лизало каменные уступы острова, он также успокаивался и забывал минуты исступления…
Он знал, что его держит здесь не решетка… Его держало это коварное, то сердитое, то ласковое море, и еще… сонное спокойствие отдалённого берега, лениво и тупо дремавшего в своих туманах…
Так прошли ещё годы, которые казались уже днями. Время сна не существует для сознанья, а его жизнь уже вся была сном, тупым, тяжёлым и бесследным.
Однако, с некоторых пор в этом сне опять начинали мелькать странные видения. В очень светлые дни на берегу поднимался дым костров или пожаров. В форте происходило необычайное движение: испанцы принялись чинить старые стены: изъяны, образовавшиеся в годы безмятежной тишины, торопливо заделывались; чаще прежнего мелькали между берегом и островом паровые баркасы с военным испанским флагом. Раза два, точно грузные спины морских чудовищ, тяжело проползли мониторы с башенками над самой водой. Диац смотрел на них тусклым взглядом, в котором порой пробивалось удивление. Один раз ему показалось даже, что в ущелье и по уступам знакомой горы, в этот день ярко освещённой солнцем, встают белые дымки от выстрелов, маленькие, как булавочные головки, выплывают внезапно и ярко на темно-зелёном фоне и тихо тают в светлом воздухе. Один раз длинная чёрная полоса монитора продвинулась к дальнему берегу, и несколько коротких оборванных ударов толкнулось с моря в его окно. Он схватился руками за решётку и крепко затряс её. Она звякнула и задрожала. Щебенка и мусор посыпались из гнёзд, где железные полосы были вделаны в стены…
Но прошло ещё несколько дней… Берег опять затих и задремал; море было пусто, волны тихо, задумчиво накатывались одна на другую и, как будто от нечего делать, хлопали в каменный берег… И он подумал, что это опять был только сон…
Но в этот день с утра море начинало опять раздражать его. Несколько валов уже перекатилось через волнолом, отделяющий бухту, и слева было слышно, как камни лезут со дна на откосы берега… К вечеру в четырёхугольнике окна то и дело мелькали сверкающие брызги пены. Прибой заводил свою глубокую песню, берег отвечал глубокими стонами и гулом.
Диац только повёл плечами и решил лечь пораньше. Пусть море говорит, что хочет; пусть как хочет выбирается из беспорядочной груды валов и эта запоздалая лодка, которую он заметил в окно. Рабья лодка с рабского берега… Ему нет дела ни до неё, ни до голосов моря.
Он лёг на свой матрац.
Когда сторож испанец в обычный час принёс фонарь и вставил его из коридора в отверстие над запертой дверью, то свет его озарил лежащую фигуру и бледное лицо с закрытыми глазами. Казалось, Диац спал спокойно; только по временам брови его сжимались и по лицу проходило выражение тупого страданья, как будто в глубине усыплённого сознания шевелилось что-то глухо и тяжко, как эти прибрежные камни в морской глубине…
Но вдруг он сразу проснулся, точно кто назвал его по имени. Это шквал, перелетев целиком через волнолом, ударил в самую стену. За окном неслись в темноте белые клочья фосфорической пены, и, даже когда грохот стих, камера была полна шипеньем и свистом. Отголоски проникли за запертую дверь и понеслись по коридорам. Казалось, что-то сознательно грозное пролетело над островом и затихает, и замирает вдали…
Диац сразу стал на ноги. Ему казалось, что он спал лишь несколько секунд, и он взглянул в окно, ожидая ещё увидеть вдали белый парусок лодки. Но в окне было черно, море бесновалось в полной тьме, и были слышны смешанные крики убегавшего шквала.
Хотя такие бури бывали не часто, но все же он хорошо знал и этот грохот, и свист, и шипенье, и подземное дрожанье каменного берега. Но теперь, когда этот разнузданный гул стал убывать, под ним послышался ещё какой-то новый звук, что-то тихое, ласковое и незнакомое…
Он кинулся к окну и, опять ухватившись руками за решётку, заглянул в темноту. Море было бесформенно и дико. Дальний берег весь был поглощён тяжёлою мглою. Только на несколько мгновений между ним и тучей продвинулся красный, затуманенный месяц. Далекие, неуверенные отблески беспорядочно заколебались на гребнях бешеных валов и погасли… Остался только шум, могучий, дико сознательный, суетливый и радостно зовущий…
Хозе-Мария-Мигуэль-Диац почувствовал, что всё внутри его дрожит и волнуется, как море. Душа просыпается от долгого сна, проясняется сознание, оживают давно угасшие желания… И вдруг он вспомнил ясно то, что видел на берегу несколько дней назад… Ведь это был не сон! Как мог он считать это сном? Это было движение, это были выстрелы… Это было восстание!..
Налетел ещё шквал, опять пронеслись сверкающие брызги, и опять из-под шипенья и плеска послышался прежний звук, незнакомый и ласковый. Диац кинулся к решётке и, в порыве странного одушевления, сильно затряс её. Посыпались опять известь и щебёнка, разъеденные солёными брызгами, упало несколько камней, и решётка свободно вынулась из амбразуры.
А под окном, в бухте, качалась и визжала лодка…
На стене в это время сменился караул.
Святой Иосиф… Святая Мария! - пробормотал новый часовой и, покрыв голову капюшоном, скрылся за выступ стены. По морю, во всю ширину, вставая и падая, поблёскивая в темноте гребнями пены, летел новый шквал. Ветер, казалось, сходил с ума, остров вперёд уже вздрагивал и стонал. Со дна, как бледные призраки, лезли на откосы огромные камни, целыми годами лежавшие в глубине.
Шквал налетел как раз в ту минуту, когда Диац выскочил из окна. Его сразу залило водой, оглушило и сшибло с ног… Несколько секунд он лежал без сознания, с одним ужасом в душе, озябший и несчастный, а над ним с воем неслось что-то огромное, дикое, враждебное…
Когда грохот несколько стих, он открыл глаза. По небу неслись тёмные тучи, без просветов, без очертаний. Скорее чувствовалось, чем виделось движение этих громад, которые всё так же неудержимо неслись на запад. А вдалеке опять вставало что-то, невидимое, но грозное, и гудело угрюмо, зловеще, непрерывно.
Только каменные стены форта оставались неподвижными и спокойными среди общего движения. В темноте можно было различить жерла пушек, выступившие из амбразур… Из дальней казармы в промежуток сравнительного затишья донеслись звуки вечерней молитвы, барабан пробил последнюю зорю… Там, за стенами, казалось, замкнулось спокойствие. Огонек в его башне светился ровным, немигающим светом.
Диац поднялся и, точно прибитая собака, пошёл к этому огоньку… Нет, море обманчиво и ужасно. Он войдёт в свою тихую келью, наложит решётку, ляжет в своём углу на свой матрац и заснёт тяжёлым, но безопасным сном неволи.
Надо будет только тщательно заделать решётку, чтобы не заметил патруль… Могут ещё подумать, что он хотел убежать в эту бурную ночь… Нет, он не хочет бежать… На море гибель…
Он схватился руками за карниз, поднялся к окну и остановился…
В камере было пусто и сравнительно тихо. Ровный желтоватый свет фонаря падал на стены, на вытоптанный пол, на матрац, лежавший в углу… Над изголовьем вырезанная глубоко в камне виднелась надпись:
«Хуан-Мария-Хозе-Мигуэль-Диац, инсургент. Да здравствует свобода!»
И всюду по стенам, крупные и мелкие, глубокие и едва намеченные, мелькали те же надписи:
«Хуан-Мигуэль-Диац… Мигуэль-Диац»… И - цифры…
Сначала он отмечал время днями, неделями, потом месяцами… «Матерь божия, уже два года»… «Три года… Господи, сохрани мой разум… Диац… Диац…»
Десятый год отмечен просто цифрой, без восклицаний… Далее счёт прекращался… Только имя продолжало мелькать, вырезанное слабеющей и ленивой рукой… И на всё это бесстрастно и ровно падал желтоватый свет фонаря…
И вдруг Диацу представилось, что на его постели лежит человек и спит тяжёлым сном. Грудь подымается тихо, с тупым спокойствием… Это он? Тот Диац, который вошёл сюда полным сил и любви к жизни и свободе?..
Новый шквал с воем и грохотом налетал на остров… Диац отпустил руки и опять спрыгнул на берег. Шквал пронёсся и стал затихать… Ровный огонёк опять светил из окна в темноту.
Часовой на стене, повернувшись спиной к ветру и охватив руками ружье, чтоб его не вырвало ураганом, читал про себя молитвы, прислушиваясь к адскому грохоту моря и неистовому свисту ветра. Небо ещё потемнело; казалось, весь мир поглотила уже эта бесформенная тьма, охватившая одинаково и тучи, и воздух, и море. Лишь по временам среди шума, грохота, плеска с пугающей внезапностью обозначались белые гребни, и волна кидалась на остров, далеко отбрасывая брызги через низкие стены.
Прочитав все, какие знал, молитвы, часовой повернулся к морю и замер в удивлении. Вдоль бухты, среди сравнительного затишья, чуть заметная в темноте, двигалась лодка, приближаясь к тому месту, где, уже не защищённое от ветра, море кипело и металось во мраке. Внезапно белый парус взвился и надулся ветром. Лодка качнулась, поднялась и исчезла…
В это мгновение Диац взглянул назад, и ему показалось, что тёмный островок колыхнулся и упал в бездну, вместе с ровным огоньком, который до этого мгновения следил за ним своим мёртвым светом. Впереди были только хаос и буря. Кипучий восторг переполнил его застывшую душу. Он крепче сжал руль, натянул парус и громко крикнул… Это был крик неудержимой радости, безграничного восторга, пробудившейся и сознавшей себя жизни… Сзади раздался заглушённый ружейный выстрел, потом гул пушечного выстрела понёсся вдаль, разорванный и размётанный ураганом. Сбоку набегал шквал, подхватывая лодку… Она поднималась, поднималась… казалось, целую вечность… Хозе-Мария-Мигуэль-Диац с сжатыми бровями, твёрдым взглядом глядел только вперёд, и тот же восторг переполнял его грудь… Он знал, что он свободен, что никто в целом мире теперь не сравняется с ним, потому что все хотят жизни… А он… Он хочет только свободы.
Лодка встала на самой вершине вала, дрогнула, колыхнулась и начала опускаться… Со стены её видели в последний раз… Но ещё долго маленький форт посылал с промежутками выстрел за выстрелом бушующему морю…
А на утро солнце опять взошло в ясной синеве. Последние клочки туч беспорядочно неслись ещё по небу; море стихало, колыхаясь и как будто стыдясь своего ночного разгула… Синие, тяжёлые волны всё тише бились о камни, сверкая на солнце яркими, весёлыми брызгами.
Дальний берега, освежённый и омытый грозой, рисовался в прозрачном воздухе. Всюду смеялась жизнь, проснувшаяся после бурной ночи.
Небольшой пароход крейсировал вдоль берега, расстилая по волнам длинный хвост бурого дыма. Кучка испанцев следила за ним со стены форта.
Наверное, погиб, - сказал один… - Это было чистое безумие… Как вы думаете, дон Фернандо?
Молодой офицер повернул к говорившему задумчивое лицо.
Да, вероятно, погиб, - сказал он. - А может быть, смотрит на свою тюрьму с этих гор. Во всяком случае, море дало ему несколько мгновений свободы. А кто знает, не стоит ли один миг настоящей жизни целых годов прозябанья!..
Однако что это там? - Посмотрите… - И офицер указал на южную оконечность гористого берега. На одном из крайних мысов, занятых лагерем инсургентов, в синеющей полосе замелькали кучками белые вспышки дыма. Звука не было слышно, только суетливые дымки появлялись и гасли, странно оживляя пустынные ущелья. С моря в ответ отрывисто грянул пушечный выстрел, и, когда дым весь лёг на сверкающие искрами волны, - всё опять стихло. И берег, и море молчали…
Офицеры переглянулись… Что значило это непонятное оживление на позициях восставших туземцев?.. Ответ ли это на вопрос об участи беглеца?.. Или просто перестрелка внезапной тревоги?..
Ответа не было…
Сверкающие волны загадочно смеялись, набегая на берег и звонко разбиваясь о камни…
В башне каменного острова заперт заключенный, испанский мятежник. Долгие годы заключения лишили его воли и стремления к свободе. Во время сильного шторма мятежник срывает решетку окна. Прибитая к берегу лодка помогает инсургенту покинуть остров. Пушки с форта стреляют вслед беглецу.
Главная мысль:
Как бы ни было опасно и страшно, но лучше испытать счастливое мгновение свободы, чем прозябать в неволе.
Короленко Мгновение для читательского дневника
Хуан-Мария-Мигуэль-Хозе-Диац, мятежник, заточен в каменной тюрьме на острове за восстание. Долгие годы заключения лишили его жажды свободы и жизни, его душа застыла. Все эти годы он надеялся на спасение, всматривался в море и ждал помощи. Но помощь не пришла.
Во время шторма Диац срывает решетку с окна и выбирается на свободу. Разбушевавшаяся морская буря пугает его и он снова решает вернуться в спокойную привычную камеру. Снова представив свое ничтожное существование в камере, Диац поборол чувство страха перед стихией и вышел в море на оставленной рыбаком лодке. Из форта стреляют вслед удаляющейся лодке. Диац счастлив от ощущения свободы, его душа снова ожила, и даже страх перед смертью больше не пугает его. Дальнейшая судьба мятежника неизвестна. В форте думают, что беглец погиб.
Картинка или рисунок Мгновение
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Валькины друзья и паруса Крапивина
Что делать, если в тебя никто не верит, и считают только тем, кто постоянно и неуклонно нарушает дисциплину и порядок? И это весьма трудная ситуация, в которую попал один маленький мальчишка
- Краткое содержание Соседи Салтыков-Щедрин
В некотором селенье жили два Ивана. Они были соседями, один был богатый, другой бедный. Оба Ивана были очень хорошими людьми.
- Краткое содержание Чехов Репетитор
В этом рассказе Чехова покана на примере частного урока вся гамма чувств главного героя: от гордости до пристыженности, от уверенности до смятения
- Краткое содержание Куприн Молох
Действие в рассказе «Молох» происходит на сталелитейном заводе, где работает инженер Андрей Ильич Бобров. Он страдает бессонницей из-за морфия, от которого не может отказаться. Боброва нельзя назвать счастливым, так как он чувствует отвращение
- Краткое содержание Цветаева Мой Пушкин
Это произведение даже литературоведы не относят однозначно к какому-либо жанру. Здесь и автобиография, и эссе, и… Всё это похоже на белый стих. С самого раннего детства Марина чувствовала свою избранность
Мгновение
В двух словах: Штормовая ночь. Мятежник, много лет просидевший в камере морского форта, бежит, не надеясь добраться до берега. Для счастья ему нужно только мгновение свободы.
На небольшой испанский форт, со всех сторон окружённый морем, надвигался шторм. К форту пристала запоздавшая рыбацкая лодка. Рыбака пустили внутрь переждать бурю, а лодку он привязал в небольшой бухте у подножия форта.
В угловой башне форта была камера испанской военной тюрьмы. Там уже не один десяток лет томился Хуан-Мария-Хозе-Мигуэль-Диац, мятежник и морской партизан. Он попал в плен к испанцам во время последнего восстания и его приговорили к смерти, но потом помиловали и посадили в эту башню.
Его жизнь состояла в том, что он мог смотреть в окно на далёкий берег… И вспоминать… И, может быть, ещё - надеяться.
В первые годы Диац целыми днями вглядывался «в очертания родных гор», надеясь, что снова начнётся восстание и его спасут. Он готовился к этому - терпеливо долбил камень у основания загораживающей окно ржавой решётки.
Годы шли, восстание не начиналось, Диац перестал надеяться и словно впал в летаргию - прошлое казалось ему сном. В этой летаргии прошли годы, узник даже перестал долбить камень.
Диац оживал только в штормовые ночи. Слушая шум моря, он бегал по камере и постепенно протоптал дорожку в каменном полу. Но утром он обычно «успокаивался и забывал минуты исступления».
Так прошло ещё много лет тупого, тяжёлого сна. Однако с недавних пор Диац начал замечать на берегу дым костров или пожаров, а в форте принялись чинить старые стены, словно готовясь к чему-то. Однажды ему даже показалось, что он увидел в горных ущельях дымки от ружейных выстрелов и услышал звуки пушечных залпов, но через несколько дней всё затихло.
В ту бурную ночь, когда к форту пристала рыбацкая лодка, Диац был взволнован и не мог уснуть. Он лежал на своём матрасе и вслушивался в звуки бури. Внезапно он услышал странный и непривычный шум - это рыбацкая лодка качалась под его окном, стуча в каменную стену форта.
Диац вдруг словно проснулся и осознал, что на берегу действительно была какая-то военная стычка. Он рванул решётку и вытащил её из амбразуры. Выбравшегося наружу Диаца оглушило, залило водой, сбило с ног. Он испугался и уже хотел вернуться в свою спокойную, тихую камеру, но увидел на стенах цифры, отмечавшие прошедшие года, и спустился на берег, к лодке.
Вскоре часовой на стене форта увидел в бурном море белый парус. Диац был счастлив, он хотел не жизни, а только свободы. Охранники быстро обнаружили, что узник сбежал, и начали стрелять ему вслед сначала из ружей, потом из пушки. Парус мелькнул последний раз и скрылся за водяным валом.
Утром испанские офицеры начали обсуждать, мог ли Диац доплыть до берега. Молодой офицер задумчиво произнёс, что море дало узнику «несколько мгновений свободы».
А кто знает, не стоит ли один миг настоящей жизни целых годов прозябанья!…
Другой офицер заметил белые вспышки дыма у лагеря мятежников, потом до форта донёсся звук пушечного выстрела и снова всё стихло. Офицеры так и не поняли, что значило это непонятное оживление - «ответ ли это на вопрос об участи беглеца», или просто случайная перестрелка.
Парадокс краткое содержание
Ян Криштоф Залуский - главный герой. Калека, у которого от рождения нет рук; у него большая голова, бледное лицо «с подвижными острыми чертами и большими, проницательными бегающими глазами». «Туловище было совсем маленькое, плечи узкие, груди и живота не было видно из-под широкой, с сильной проседью бороды». Ноги «длинные и тонкие», с их помощью «феномен», как его называет сопровождающий, «долгоусый» субъект, снимает с головы картуз, расчесывает гребенкой бороду, крестится и, наконец, пишет на белом листке «ровную красивую строчку»: «Человек создан для счастья, как птица для полета». Эта фраза действительно стала, как её и называет Залуский, афоризмом, причем особенно расхожим в советское время. Но это, подчеркивал Залуский, не только афоризм, но и «парадокс». «Человек создан для счастья, только счастье не всегда создано для него», - говорит он позднее. Короленко, не раз показывавший болезни и человеческие увечья (вплоть до повести «Без языка», где положение человека в чужой стране придает понятию немоты философское звучание), подчеркивает парадокс Залуского не только для более острого изображения взаимоотношений между людьми (растерянное высокомерие доктора Дударова и достоинство Залуского) и не из педагогических целей, но ради утверждения центральной идеи всего своего творчества: «Жизнь… кажется мне проявлением общего великого закона, главные основные черты которого - добро и счастье. Общий закон жизни есть стремление к счастию и все более широкое его осуществление». Именно врожденное несчастье Залуского помогло ему выразить эту свою заветную мысль с особой убедительностью.
54.Повесть в. Г. Короленко «Слепой музыкант», проблематика, путь Петра Попельского к свету.
Для каждого молодого человека в определенное время встает вопрос о его дальнейшей судьбе, об отношении к людям и к миру. Мир вокруг огромен, в нем есть множество раз ных дорог, и будущее человека зависит от правильного выбора своего жизненного пути. Но как быть тому, кому неизвестен этот огромный мир, - слепому?
В очень сложные условия ставит Короленко своего героя, слепорожденного Петра, наделив его умом, талантом музыканта и обостренной восприимчивостью ко всем проявлениям жизни, увидеть которые он никогда не сможет. С детства он знал один только мир, спокойный и надежный, где он всегда чувствовал себя центром. Он знал тепло семьи и доброе дружеское участие Эвелины. Невозможность увидеть цвет, внешний облик предметов, красоту окружающей природы огорчала его, но он представлял себе этот знакомый мир усадьбы благодаря чуткому восприятию его звуков.
Все изменилось после встречи с семьей Ставрученков: он узнал о существовании другого мира, мира вне усадьбы. К этим спорам, к бурному выражению мнений и ожиданий молодежи он сначала отнесся с восторженным изумлением, но вскоре почувствовал, "что эта живая волна катится мимо него". Он чужой. Правила жизни в большом мире ему неизвестны, а также неизвестно, захочет ли этот мир принять слепого. Эта встреча резко обострила его страдания, посеяла сомнения в его душе. После посещения монастыря и знакомства со слепыми звонарями его не покидает мучительная мысль о том, что обособленность от людей, злоба и эгоизм - неизбежные качества слепорожденного человека. Петр чувствует общность своей судьбы с судьбой озлобленного звонаря Егора, ненавидящего детей. Но возможно и другое отношение к миру, к людям. Есть легенда о слепом бандуристе Юрке, участвовавшем в походах атамана Игната Карого. “Эту легенду Петр узнал от Ставрученко: знакомство с новыми людьми и большим миром принесло юноше не только страдания, но и понимание того, что выбор пути принадлежит самому человеку.
Более всего помог Петру дядя Максим, его уроки. После бродяжничества со слепыми и паломничества к чудотворной иконе озлобление проходит: Петр действительно вылечился, но не от физического недуга, а от недуга душевного. На смену злобе приходит чувство сострадания к людям, желание им помочь. Слепой обретает силы в музыке. Через музыку он может воздействовать на людей, рассказывать им то главное о жизни, что так трудно понял он сам. Таков выбор слепого музыканта.
В повести Короленко не только Петр сталкивается с проблемой выбора. Не менее сложный выбор должна сделать и Эвелина, подруга слепого. С детства они были вместе, обще ство и заботливое внимание девочки помогало и поддерживало Петра. Их дружба много дала и Эвелине; как и Петр, она почти не имела представления о жизни за пределами усадьбы. Встреча с братьями Ставрученко была и для нее встречей с незнакомым и большим миром, который был готов принять ее. Молодые люди пытаются увлечь ее мечтами и ожиданиями, они не верят, что в семнадцать лет можно уже распланировать свою жизнь. Мечты опьяняют ее, но в той жизни нет места Петру. Она понимает страдания и сомнения Петра - и совершает "тихий подвиг любви": она первая говорит о своем чувстве Петру. Решение создать семью также исходит от Эвелины. Это ее выбор. Ради слепого Петра она сразу и навсегда закрывает перед собой путь, так заманчиво обрисованный студентами. И писатель смог нас убедить, что это была не жертва, а проявление искренней и очень самоотверженной любви.
Владимир Галактионович Короленко в своей повести «Слепой музыкант» пытается раскрыть перед читателем горе человека, родившегося слепым. Он хочет показать нам, как трудно человеку, родившемуся слепым, найти свое предназначение в жизни. Петр представляет весь мир в звуках и ощущениях. Он представляет некоторые совершенно незнакомые ему понятия в звуках. Но в то же время, эти же звуки сыплются на него со всех сторон, не давая отдыха. Иногда он даже не может выдержать напора эмоций. Каждый новый звук затрагивал в душе Петра как бы отдельную струнку. А если затронуть сразу все струнки, то механизм расстраивается. Так было, когда он впервые вышел на весеннюю природу. После этого он несколько дней был в бреду.
Воспринимая каждый звук в отдельности, он мог сложить мелодию. А, услышав замечательную игру конюха Иохима и своей мамы, у него появилось влечение к музыке. Музыка – вот способ выразить эмоции, которые захлестывают его со всех сторон. Дядя Максим и его сестра, мама Петра, помогают ему найти себя в жизни. И Петр не без их помощи понимает свое предназначение. Девочка Эвелина, будущая жена Петра, поняла его и помогла ему своей любовью, лаской, чуткостью и состраданием.
Петр «носился» со своим горем, не зная и не понимая своего назначения в жизни, однако после встречи с нищим и бродягами он понимает, что он живет в достатке. А нищие хоть и зрячие, но они сидят на морозе ради копеек. Это две сюжетные линии, без которых рассказ потерял бы свой смысл. Без сострадания к другим Петр не понял бы, что он не один несчастный в этом мире. Просто есть разные стороны несчастий.
Повесть заканчивается концертом, который отмечает конец юношества в жизни слепого музыканта. А воспитавший его дядя Максим говорит себе: «Да он прозрел…и сумеет напомнить счастливым о несчастных.»